Книга Начало Руси - Дмитрий Иловайский

Один очень почтенный историк, отдавая справедливость отрицательной стороне исследований г. Гедеонова и не соглашаясь с его положительной стороной, прибавил: "То же должно сказать об исследованиях г. Иловайского". Я не совсем понимаю это тождество, так как моя положительная сторона сама собою вытекает из отрицательной. Я доказываю, что Русь не была пришлым и неславянским народом; а если так, то отсюда ясно следует, что она была народом туземным и славянским. Следовательно, никакой искусственной, придуманной теории я не создаю, а просто произвожу критическую ампутацию того легендарного нароста, который уселся на самом корне русской историографии. Поднимать при этом вопрос о достоверности летописи вообще, по моему мнению, значит уклоняться от вопроса прямого. Никто этой достоверности в настоящее время не отвергает; дело идет только о некоторых проникших в летопись легендах, которые ничем не подтверждаются. Мы только сейчас указали, что сами ученые, отстаивающие басню о призвании варягов-руси, принуждены отступать от нее в некоторых существенных ее чертах. Точно так же упомянутый выше достоуважаемый историк по отношению к данному вопросу принадлежит к той группе норманистов, которые признают, что Русь уже существовала на юге России до так называемого призвания варягов, но каким-то образом думают примирить этот факт с баснею о призвании. Такое примирение, конечно, уничтожится само собою, как скоро от возражений отрывочных и частных они перейдут к систематическому, научному построению своей средней теории. Идя логическим путем от того положения, что Русь несомненно существовала у нас до второй половины IX века, они неизбежно придут к Роксоланам. Приведу пример их отрывочных возражений. "Можно ли предположить, что сыновья Ярослава, правнуки Рюрикова внука, забыли о своем происхождении?" Отвечаю: очень и очень возможно. Притом "Повесть временных лет" написана даже не при сыновьях Ярослава, а при его внуках, спустя 250 лет после мнимого призвания князей ("История России" Соловьева. Т. I. Изд. пятое. Примеч. 150).

Кстати, пользуюсь случаем сказать несколько слов по поводу рецензии на мои две книги многоуважаемого Н. И. Костомарова (см. "Рус. Стар." 1877, No 1), собственно по поводу его замечаний на "Розыскания о начале Руси". Он, повидимому, сомневается, относительно филологического тождества Роксалан и Руси. Но это тождество мы считаем несомненным; слова Рось и Алане, сложенные вместе, у греко-латинских писателей никакого другого имени (книжного) не могли и произвести - как Роксалане. Некоторые из этих писателей причисляют их к Сарматам; но что под именем Сарматов тогда скрывались и славянские народы, в том также едва ли ныне может быть какое сомнение. Тождество самой страны, в которой являются и Роксалане и Русь, не допускает предположения, чтобы в их именах могло быть только случайное созвучие. Что касается до моих филологических доказательств, особенно по поводу русских и болгарских имен, то вообще мои оппоненты, сколько я заметил, не обращают внимания на самое главное. Объяснения мои в большинстве случаев только примерные, о чем ясно и неоднократно сказано в моей книге. Только за некоторые свои филологические выводы я стою решительно; они тоже указаны, и никто их пока не опроверг. Я постоянно повторяю, что в настоящее время не признаю за филологией возможности объяснить удовлетворительно даже и сколько-нибудь значительной части древнерусских и древнеболгарских имен. Приемы, употребленные ею до сих пор, вертелись или на созвучии, или на родстве корней, или на общности некоторых имен у славянских и германских народов. Обращу внимание при этом на следующее обстоятельство. Объяснялись славянские имена из скандинавских языков, или из финских, или из татарских; русские ученые обыкновенно молчали и не находили даже ничего странного в таких объяснениях. Но это происходило главным образом от незнакомства с упомянутыми языками, и вопиющие словопроизводства казались прежде строго филологическими объяснениями.

Мои же попытки обзываются натяжками, произволом и т.п., хотя я и не думал в этом случае давать положительные словопроизводства, а только указываю на возможность иных объяснений и допускаю к ним бесконечные поправки. Но тут ясно выступает на сцену не раз указанная мною привычка русских ученых отвергать принадлежность славянскому языку тех слов, которые с первого же взгляда не поддаются объяснению из этого языка. Между тем я постоянно твердил и повторяю, что к личным и географическим именам, особенно древним, невозможно так относиться; что всякие их объяснения только гадательные, при настоящих приемах и средствах науки. Укажу и на пример г. Гедеонова. В его книге многие древнерусские имена объясняются с помощью славянских наречий, и при всей ученой обстановке этих объяснений только часть их имеет некоторую степень вероятности; а положительно они не могут быть доказаны. Говорил я также не раз, что не только древние имена, в которых могли быть искажения, заимствования, наслоения, но и самые употребительные наши слова не могут быть объяснены из одного славянского языка, а только с помощью других арийских ветвей, да и то объяснены приблизительно и отнюдь не окончательно; например: Бог, Днепр, конь, тур, боярин, сокол и пр. и пр. Любопытно также, что не только ученые люди на веру соглашались с словопроизводствами, например, древнеболгарских имен из татарских или финских языков, но и сами словопроизводители не знали этих языков. В подобном обстоятельстве мы должны, между прочим, упрекнуть и знаменитого Шафарика. Имена болгар Дунайских и Камских он собирает в одну группу (что повторяет и мой рецензент); причем и те, которые очевидно были занесены на Каму от арабов вместе с исламом, пошли также в доказательство не славянского происхождения Болгар. Титул, которого происхождение неизвестно, вроде "Булий (т. е. велий) таркан", который мог быть и заимствован, также пошел в число этих доказательств. Разве слово эсаул может доказывать неславянство наших казаков? Несовершенство филологической науки относительно этимологических вопросов лучше всего обнаружилось в том, что она не подозревала широко распространенного закона осмысления и часто принимала за коренное значение то, что было только позднейшим осмыслением. Попросил бы я также выписать из Ипатьевской летописи все имена литовских князей и попытаться хотя бы половину их объяснить из одного литовского языка.

Славянство болгар я не только не считаю сомнительным, а, напротив, позволяю себе упрекнуть историков и филологов, когда они упускают из виду один из самых крупных исторических законов. Говорю о трудности и медленности, с которыми сопряжено перерождение одного народа в другой. История нам представляет, наоборот, живучесть народностей и их языков. А таких примеров, чтобы сильный народ завоевателей легко, скоро и радикально обратился в народность совершенно ему чуждую, им покоренную и очевидно сравнительно с ним слабую, таких примеров не только не было, они и немыслимы. Приведенные против меня аналогии, каковы балтийские славяне, мордва и литва, не опровергают этого закона, а вполне его подтверждают; при всем подчиненном положении своем, сколько веков сохраняли они свою народность, а частию сохраняют ее и доселе, когда приемы ассимилизации сравнительно с средними веками значительно усовершенствовались (школа, церковь, администрация, судопроизводство и т. п.). История не знает болгар другим, неславянским народом. Толки о их неславянстве основаны главным образом на запутанном употреблении имени гуннов в источниках. Какому народу принадлежало это имя первоначально, пока оставляем вопросом. Я не имел в своем распоряжении столько времени, чтобы пересмотреть его специально, систематически, всесторонне, и потому оставил его открытым, указав, однако, на вероятность его решения в пользу тех же славяно-болгар. Но чтобы поселившиеся на Дунае болгаре были турецкая или финская орда, быстро превратившаяся в славян, это я считаю мнением предвзятым, ненаучным, антиисторическим. Понятно, что за неимением прочных основ оно пробавляется некоторыми трудно объяснимыми именами или несколькими фразами неизвестного происхождения и неизвестно откуда попавшими в один болгарский хронограф, которого время и место составления также неизвестно. Любопытно и то, что противники славянского происхождения обращаются с своими соображениями то к финнам, то к татарам, как будто это одно и то же! Эти противники даже не потрудились задать себе самый простой вопрос. До основания Болгарского царства на Балканском полуострове мы знаем славян только сербской ветви. Стало быть, пришлые болгаре должны были бы усвоить себе сербский язык или произвести язык смешанный, вроде романских. А вместо того мы видим, что, наряду с сербским, является другой такой же чистый славянский язык, распространившийся от Нижнего Дуная и Черного моря до Архипелага. Скажите, пожалуйста, откуда взялся этот цельный, богатый и гибкий славяно-болгарский язык, если болгаре были не славяне? Противники могут спорить сколько им угодно; но они никогда не опровергнут непреложных исторических законов и исторических фактов. Говорю все это к слову, и только по поводу упомянутой рецензии, а никак не в виде препирательства с ее достойным автором, который, сколько я мог заметить, в сущности, ставит вопросы, но не принимает решительно ни той, ни другой стороны[173].