Книга Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Разговор с Волынским имел далеко идущие последствия. Во время привычного обеда с Анной и детьми Бирон удивлённо рассказал о Волынском, нашёл, что он очень умён и что царица напрасно не использует эту редкую среди русских голову в своих политических делах, а особенно в делах Кабинета министров.

Анна слушала его с видимым безразличием, но про себя улыбалась: она давно и неплохо знала Волынского, но опасалась куда-либо назначать его, чтобы не вызвать ревности своего фактического мужа. Как и Бирон, был Волынский статен и красив, умел хорошо держаться, а его голову она давно оценила, ещё со времени его поездки в Голштинию. Его доклады о положении в этой бедной прибалтийской стране отличались скрупулёзностью и точностью, а мысли были такие, что их хотелось тут же воплощать в жизнь.

— Граф Ягужинский преставился, — заметила она, — не знаю, кого и посадить в Кабинет, маловато среди наших русских умных людей...

— Пусть Волынский и станет в паре с Остерманом да со мной политику делать, — улыбнулся Бирон. — Это одна из умнейших русских голов.

Анна покачала головой.

— Не знаю, — как-то нерешительно произнесла она, — справится ли? Остерман хитёр, знает все ходы и выходы, советы его мне нужны...

И Бирон принялся горячо убеждать императрицу, что Кабинет только выиграет, если посадить в него Волынского. Анна нехотя согласилась...

Так стал Волынский министром в Кабинете, а скоро уже только его одного и допускала Анна к докладам. Артемий Петрович умел так ясно и толково обсказать любой вопрос, что из его рапортов она понимала всё, а при своём здравом смысле и решалась на многие действия.

Но зависть всю жизнь преследовала Волынского. Тупой и желчный князь Александр Борисович Куракин не мог простить Волынскому его высокого положения при дворе и милости императрицы. Он то высмеивал в собраниях вельмож низкое происхождение Артемия, то приказывал придворному пииту Василию Кирилловичу Тредиаковскому сочинять пасквили на кабинет-министра. И, обороняясь от этих мелких уколов, принуждён был Артемий Петрович заявлять, что род его не хуже куракинского или князя Черкасского. Приказал даже нарисовать себе родословное древо. А Волынские действительно вели своё родословие от Волынца, женатого ещё на сестре Дмитрия Донского. Вверху древа изображён был герб императорский, а пониже — герб Московского государства.

Впрочем, эти мелкие уколы зависти не мешали Волынскому деятельно перестраивать работу Кабинета министров. Он стал приглашать на заседания сенаторов, слушал их мнения, и скоро решения вроде бы принимались единолично Волынским, а на самом деле советами и рассуждениями помогал ему в том весь цвет русской аристократии.

И только одного не понял Артемий Петрович: нужен он был Бирону вовсе не для поправления дел государственных, а для войны с Остерманом. Хирагра, гланды, желудок, почки и печень не мешали этому хитрому интригану вести свою сложную игру, и часто Бирон терпел поражение, даже не подозревая, что за всеми кознями стоит Остерман.

Но и Остерман решил воспользоваться помощью Волынского. Намекнул было на это самому кабинет-министру, но увидел такое непонимание и неспособность к интригам, да ещё и прямодушие в высказываниях, что стал действовать и против Волынского.

Но со свойственной ему уклончивостью всё производил он не своими руками, любил интриговать от имени других людей. Так и появилась жалоба на Волынского шталмейстера Кишкеля вместе с сыном его и унтер-шталмейстером Людвигом. Подали они императрице жалобу на будто бы неправильное отрешение их от должности, обвиняя самого Волынского в беспорядках по управлению государственными конюшенными заводами.

Анна отдала жалобу самому Волынскому, но потребовала от него объяснения.

Толково и ясно отписал в своей записке Волынский, что отрешил от должности означенных людей за их воровство и коварство, просил защиты от недоброжелателей, описал свою бедность и заслуги на службе царёвой.

Но, понимая, что жалобщики были подтолкнуты Остерманом, не удержался и присовокупил примечания — какие вымыслы и потворства употребляемы бывают при монарших дворах и какая такая есть закрытая политика. Он никого не называл, но писал, что некоторые из приближённых к престолу стараются помрачать добрые дела людей честных и приводить государей в сомнение, чтобы никому не верили. Безделицы изображают в виде важном и ничего прямо не говорят, а всё в виде закрытом и тёмном, с печальными и ужасными минами, чтобы приводить государей в беспокойство, выказать лишь свою верность и заставить только их одних употреблять во всех делах, отчего прочие, сколько бы ни были ревностны, теряют бодрость духа и почитают за лучшее молчать там, где должны бы ограждать целость государственного интереса.

Не подавая ещё эту бумагу, Волынский давал её читать некоторым лицам. И князь Черкасский так отозвался о ней: «Остро очень писано. Ежели попадётся в руки Остермана, тотчас узнает, что против него». Тайный секретарь Кабинета Эйхлер, генерал Шенберг, барон Менгден, лекарь Лесток в один голос высказали то же: «Это самый портрет графа Остермана...»

Приказав перевести бумагу на немецкий язык, показал её Волынский и герцогу Бирону — тот поощрил Волынского, поскольку портрет Остермана ему понравился, но предупредил императрицу, видя в нескольких выражениях намёк и на себя.

Но подача бумаги не имела пока что последствий. Анна лишь спросила, кого имеет в виду Волынский под лицами, которых описал так ядовито.

— Паче всего Остермана, — скромно отвечал Артемий, — только говорить прямо о том не посмел...

Анна недовольно поджала губы:

— Подаёшь как будто молодых лет государю...

Волынский смолчал.

— А подай-ка ты мне проект о поправлении дел государственных, — приказала ему Анна, — остро пишешь, так и пользуй свою силу в письмах для государевых дел...

Артемий вспыхнул. Никогда ещё такого знатного дела не поручала ему императрица, а у него накопилось множество важных и интересных мыслей именно по поводу широкого круга дел России.

Он склонился перед Анной:

— Будет исполнено, матушка-государыня, сам о том давно подумывал, да боялся, что не надобно будет, и мне ли об том мечтать...

И с жаром взялся за дело. Советовался с друзьями, вечерами сидел над главами и параграфами записки, читал Хрущову, Соймонову, вымарывал, думал и снова писал...

«Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел» — так назвал он свой труд. Сколько же политических сочинений пришлось ему перечитать, сколько было требований перевести с немецкого, латинского, сколько надо было передумать и привести в систему. Политическая роль русского дворянства казалась ему совершенно необходимой в поправлении дел государственных, он обозревал всю русскую историю и касался нужнейших вопросов политики современной.

Правосудие, торговля, дела церковные — всё это должно было занять место в его обширном сочинении.

Много и долго работал над своим проектом Волынский и подал его государыне едва ли не через год после завершения.