Книга Береговая стража - Дарья Плещеева

— Не смей! Не пущу! Не дам! — выкрикивала Федька. — Помогите! Дальновид! Сюда, ко мне!

Ответа не было. А Световид наклонился вперед и лег всем телом на мертвую Лизу, лицом, губами — к ледяной крови.

— Господи, да что же это? Световид! Дмитрий Иваныч! Господи, Господи…

Федька понимала, что ее крик могут не услышать. Впору было подпалить лес, чтобы столб огня стал знаком для Дальновида и Потапа.

И вдруг Бянкина поняла, что может сделать. Воткнув в снег факел, она побежала к коню. Чей он — она понятия не имела, но при седле были кобуры-ольстры. Моля Бога, чтобы в них нашелся хоть один пистолет, Федька провела рукой — и ощутила округлую рукоять.

Она вытащила оружие, попыталась выстрелить — он оказался разряжен. Второй не дал осечки, громкий выстрел пронесся над лесом, и пуля улетела куда-то к луне.

Световид не шелохнулся. Федька подошла, хотела погладить по плечу — но удержалась. Она сама ударила бы того, кто в такую минуту вздумал ее ласкать. Молча взяв факел, она вскарабкалась на лошадь и подняла огонь над головой, чтобы его было видно издали.

Сильфы слышали выстрел, они должны забеспокоиться и прилететь. А она будет ждать — потому что может сделать для Световида только это. Ждать и молиться, чтобы факел не погас.

Оба окаменели — она с факелом, он над телом мертвой невесты. Сколько это длилось — уму непостижимо, минуты и секунды не годятся для этого состояния человеческой души. Но что-то произошло — Световид пошевелился, сел, повернул голову, уставился на огонь.

Федька смотрела на него неотрывно. Два взгляда образовали незримую нить, которая натянулась, задрожала, и от одних глаз к другим потекла жизнь.

Эпилог

Давали «Прибытие Венеры на остров Кипр». Последний спектакль в Каменном театре — на лето публика разъезжалась.

Перед самым началом Анюта Платова подошла к занавесу и выглянула в нарочно устроенную дырочку — хотела убедиться, что купец Шерстобитов, заменивший в ее хозяйстве откупщика Красовецкого, сидит в ложе и готов любоваться ее плавной выступкой и прелестными ручками. Но глядела она недолго — отбежала в глубь сцены, туда, где у греческого пейзажа с храмом на холме, вплотную к морским волнам, уже стояла береговая стража.

Санька, одетый сатиром, в коричневых штанах и кафтанчике, с фальшивой леопардовой шкурой через плечо, увидев, что дансерка спешит к нему, даже испугался — пусть весь театр знает про их амуры, но зачем так-то открыто?

Но Анюта была в смятении и обратилась к фигуранткам.

— Матушки мои, или я умом тронулась, или в ложе сидит наша Федька!

— Где? — первым спросил Васька-Бес, а Малаша побежала к дырочке.

— Слева!

— Ты сдурела!

Вслед за Малашей поспешили Наталья и Анисья Буревая. Потолкавшись сперва, они поочередно выглянули в зал и прибежали к заднику с докладом: точно Федька Бянкина!

— Платье на ней — как у княгини, вся грудь в алмазах! И рядом кавалер — глядит князем! — выпучив глаза, говорила Наталья. — В соседней ложе княгиня Голицына — и она с нашей-то Федькой уж так угодливо разговаривает!

— Так это что же? Мы думали, ее какой-то урод на содержание взял? А он на ней женился! — поразился Трофим Шляпкин.

— С любовницей-то княгиня и рядом бы не села, задрамши нос из ложи бы выскочила, — подтвердил Сенька. — Супружница, стало быть… Слышь, Румянцев?

— Не урод, братцы, не урод, то-то и беда! — выпалила Анюта. — Знатный кавалер, такому свистнуть — все наши девки сбегутся, счастливы будут услужить! Статный, плечистый, взгляд — соколиный! Там за ними еще пара сидит, как голубки, и еще кавалер — все богато одеты!

— И все-то ты в дырку разглядела, — съязвил Бес. — Вот ведь рябой нашей вороне удача…

— Да я бы с ней и спьяну не лег, — гордо объявил Петрушка. — На роже черти горох молотили…

Румянцев молчал. Про чертей и горох он много лет назад сказал первым — от него и пошла эта присказка.

Федька после того лесного побоища пропала, да так основательно, что театральное начальство обыскалось. Даже жалование не приехала забрать. Санька, которого несколько раз тягали в управу благочиния и выспрашивали о его похождениях, даже спросить о ней боялся. При первом же допросе у него отобрали роковой перстень — сказали, что не беспутному фигуранту носить на пальчике целое состояние. Единственное, что он узнал, — судьбу Марфиньки. Докторам-немцам удалось ее исцелить, но не очень удачно, и Красовецкий повез ее поправляться в Италию. Поговаривали, что перед отъездом он на ней повенчался.

Театральное начальство, не имея от Федьки никаких сведений и подав в полицию явочную, некоторое время спустя прекратило этим делом заниматься, из чего следовало — жива, цела, как-то о себе известила. Береговая стража, обсудив это, придумала Федьке брюхатость с родами и более о ней не толковала — других забот хватало. И вот ведь где вынырнула…

Приехала полюбоваться на Румянцева в роли восьмого сатира, предпоследнего с краю…

— По местам, по местам! — закричал, пробегая, танцмейстер. — Начинаем!

Береговая стража, разбежавшись и став в фигуры, замерла. Оркестр, проверявший, как настроены инструменты, смолк. И зазвучала увертюра старого доброго балета с монументальными чаконами, завершающими каждый акт.

Балет был, в сущности, ни о чем — подобие сюжета служило оправой для дивертисмента, в котором Санька был поочередно пьяным сатиром, пастухом и греческим моряком — успевай только переодеваться! Береговая стража, которую балетмейстер загонял вконец, ждала антракта, как манны небесной. И, когда опустился занавес, разбежалась по своим половинам — мужской и женской.

Костюмеры заранее разнесли приготовленные костюмы. Рассиживаться было некогда — береговая стража стала поспешно переодеваться.

Васька-Бес стоял со спущенными штанами, когда дверь приоткрылась и в уборную заглянул парнишка, сын истопника.

— Дяденька Бес, тебе записка.

— Я те! — прикрикнул на него Васька. Парнишка отскочил, сложенный листок упал на пол.

Бес подобрал записку, развернул, прочитал, шевеля губами, и рассмеялся.

— Ну, прощай, береговая стража! — крикнул он. — Сколько ты крови у меня высосала! Все! Есть Господь на небесах! Ухожу!

— Куда? — спросил изумленный Трофим.

— Куда зовут!

И Бес прочитал те несколько строк, что были в записке:

«Коли ты, Вася, хочешь жизнь свою переменить и сделаться человеком уважаемым, я рада буду услужить тебе в этом. Приходи в любое время в Конюшенную, спроси дом господина Тропинина. Там тебя ждут и всегда тебе будут рады. Мой муж поможет тебе определиться в любую должность, к которой ты способен. А коли придешь с невестой, я приму ее и из своего дома снаряжу под венец. Федора Тропинина».