Книга Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

— Накиньте. Мороз изрядный.

Бенкендорф тулупом не побрезговал.

— Ваш кучер с возком и клячами околачивается в трактире возле съезжей, — с заметным пренебрежением бросил Яков. — Уезжайте, пока не поздно. Если вас схватят, и мне, старому, головы не сносить.

Санкт-Петербург.

12 декабря на квартиру генерала Пущина явился его приятель полковник Моллер в страшном расстройстве чувств.

— Вы слышали? — с порога начал он тонким петушиным голосом. — Да не обращайте внимания, я осип. Ветер-то какой!

Михаил Иванович как раз закурил и собирался распорядиться о кофе. Он пригласил гостя в комнату, усадил на полосатый диван под саблей и отворил дверцу печки, чтобы жар быстрее согрел полковника.

— Так о чем я должен слышать?

— Наши вознамерились выступать! — воскликнул Моллер, как если бы это было величайшим несчастьем в его жизни. — Александр Бестужев говорит: если погибнем, то будет и о нас страничка в истории.

— Ха! — Михаил Иванович вынул трубку изо рта. — Страничка, которая замарает всю книгу?

— И я о том. Надежды нет. Но я бы пошел на жертву. Однако есть нечто низкое…

— О чем вы?

— Мой батальон занимает караул от Зимнего до Адмиралтейства. Дворец фактически у нас в руках. Арестовать императорскую фамилию — дело быстрое. Внутренними караулами командует Оболенский.

— Так что вас беспокоит? — генерал прищурился.

— Разве вы не понимаете? — взвился Моллер. — Забыли слова Орлова?

Мудрено забыть. Мишель, как Рылеев и Пестель, считал цареубийство необходимым: «В деле политики чувствительность никогда не бывает уместна!»

— Так откажитесь, — генерал снова закурил.

— Я дал слово…

Пущин резко подался вперед.

— Для бесчестного дела нет честного слова. Завтра у Рылеева я постараюсь отговорить безумцев. Вряд ли они решатся без моего конно-пионерного эскадрона. Да и без вашего батальона Финляндского полка.

Або. Финляндия.

Когда у людей неприятности, пиши целый том. А когда жизнь идет гладко, вроде не о чем рассказывать. Закревские обитали то в Гельсигфорсе, то в Або, довольные собой. Правду сказать, странный у них был дом. Аграфена блистала, Арсений служил. Каждый не мешал другому развлекаться. Впрочем, у генерал-губернатора всех развлечений — маневры. Груша не раз с досадой вспоминала пустое обещание ее величества похлопотать за мужа. Хотя бы отпуск выпросить! Арсения давно пора везти в Италию или на юг Германии. Куда-нибудь, где день длится дольше четырех часов в сутки.

К счастью, приступы адских головных болей приходили нечасто. Аграфена приписывала улучшение мужниного здоровья себе. Кто за ним ухаживает? Кто умеет развеять? Давно бы уже помер со скуки!

Весть о кончине императора пришла в Гельсингфорс в первых числах декабря. Финны плакали. Александр был добр к ним.

— Интересно, ревут ли у нас? — сказал Арсений жене, когда они вечером остались вдвоем и их никто не мог слышать.

— Еще как! — заверила та. — Даже я все утро носом хлюпала.

— Была нужда.

Генерал знал свой долг и на людях никогда не продемонстрировал бы истинных чувств, главным из которых была досада. Ушел! Опять всех надул и бросил! Потом пришла растерянность. Кто теперь? На этот вопрос ответил Бенкендорф, как снег на голову свалившийся в Або 8-го числа. Два дня назад он был в Новгороде. Мог вернуться в Питер. Не захотел. Кроме поселенных полков, есть на севере и другие корпуса, которым до столицы рукой подать.

Мужчины заперлись в кабинете хозяина. Аграфена внизу сгорала от любопытства. Гость имел такой странный вид, точно вырвался из партизанских лесов. Без шубы, в каком-то драном тулупе, форма измята, кажется, даже порвана. Его пытались не допустить к губернатору. Но такого разве удержишь? Груша уселась в каминной, вооружившись вязанием для отвода глаз. А наверху генералы много чего разного порассказали друг другу, прежде чем перешли к делу.

— Значит, Константин отрекся?

— Да.

— И будет мятеж во время переприсяги?

Бенкендорф кивнул.

— Милорадович ни за что не отвечает. Столичный гарнизон…

Закревский остановил его жестом.

— Я знаю, чего ты от меня хочешь. Но это противозаконно. Я не могу без приказа императора поднять корпус и двинуть его к Петербургу. С меня потом голову снимут!

— Если они возьмут власть, нашими головами дело не ограничится.

Арсений отвернулся к окну.

— Я понимаю, ты обижен, — начал Шурка.

— При чем здесь? — Собеседник мотнул головой. — Кто не обижен? Киселев? Ермолов? Волконский? Воронцов? Ты?

Александр Христофорович вздохнул. Закревский прав. Они очень устали. И им уже почти все равно…

— Будет хуже, — только сказал он.

Лицо Арсения приняло такое мрачное выражение, будто он собирался на похороны.

— Я должен поставить в известность офицерское собрание корпуса. Если кто-то откажется исполнять мой приказ, это его законное право.

Генералы спустились вниз. Аграфена поднялась им навстречу.

— Сеня, что это? — было начала она, но наткнулась на такой холодный решительный взгляд, какого не видела у мужа давно.

— Не буди дочь, — коротко сказал он. — Я скоро вернусь.

Ночь с 13 на 14 декабря. Петербург.

Шумно. Накурено. Бестолково. Свои и чужие вперемешку. В последнюю минуту отказались многие. На их место были завлечены другие. Читали стихи Рылеева:

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первым восстает…

Но даже автору они показались неуместными.

— Господа, о деле, — пытался напомнить Александр Бестужев. — Разве такие вопросы решаются на колене?

— Надо нанести первый удар, а там общее замешательство подаст случай к действию. Успех революции в ее дерзости! — Хозяин дома чувствовал прилив вдохновения. Его черные глаза блестели.

— Вот, почитай! — Каховский перебросил ему книгу через стол. — О Лафайете. «Каждый, кто намерен устроить государственный переворот, должен помнить: какими бы благими намерениями он ни руководствовался, только мгновенный успех оправдывает его действия. В противном случае он вызовет резню». Это про тебя.

Рылеев оттолкнул книгу с явной досадой.

— Поди спроси у Бога, будет ли нам «мгновенный успех»!

Александр Одоевский расхаживал по комнате из угла в угол, нервно потирая руки:

— Умрем, ах, как славно мы умрем!

— Для чего же умирать? — не понимал Михаил Пущин. — Начать восстание сейчас — заведомый проигрыш. Это значит погибнуть самому и погубить других. Понапрасну!