Книга Тайнопись - Михаил Гиголашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это было, было! И он спас меня от полной смерти! И спасал не раз! А я? Обещал — и не выполнил. Обманул!..» — корил он себя за грех. Кто дал тебе право обманывать и убивать?
«Так захотел Бог! — успокоил его тот же голос, потише и помягче, как бы изнутри. — Ты — только слуга и исполнитель! Не дело людей — рай на земле возводить! Не дать быть аду — этого достаточно! Иди в свою общину!»
Давид послушно встал, подобрал почерневший на крестовине посох и побрел с холма. Надо спешить. Утром братья начинают расписывать новую молельню.
«Сколько еще работы впереди! Успею ли?.. Делаю, что могу. Остальное — не в моей власти. Господи! Без Тебя и волосок не спадет, шерстинка не вздрогнет!»
У подошвы горы ему встретились люди, которые несли гроб на лесное кладбище. Это были аланы, которые пришли к Давиду с просьбой дать им укрытие от хазар. Он дал им приют и покой. Вот живут. Уверовав, стали с почестями хоронить своих мертвых, а не подвешивать в шкурах на дубах, на съеденье барсам, рысям и орлам.
Возле ворот, откуда только что вынесли покойника, переминалась с ноги на ногу девочка, со всхлипами взволнованно спрашивая в пустоту:
— Они помогут ему? Вылечат? Он будет здоров?
«Кто?» — не понял Давид, с внезапным страхом вдруг почему-то подумав, что девочка говорит об убитом речном гаде.
— Ну, они, люди! — махнула она рукой в сторону толпы, несущей гроб. — Зачем они несут отца в лес? Чтобы вылечить его? Помочь?
От наивных слов так защемило сердце, что он не сразу нашелся, что сказать.
— Ему людская помощь уже ни к чему. Ему будет помогать Бог своей бесконечной милостью…
— Где?
— Там, где тепло, светло и сытно.
— Вот хорошо! — обрадовалась девочка и побежала во двор сообщить радостную весть притихшей детворе.
А Давид скинул башлык, помолился. И его когда-нибудь так понесут. Круг сделают и обратно в пещеру положат. А вход камнями замуруют, ибо не нужен будет… Дух ведь сквозь камень сочится и в воде не тонет, а жив сам по себе…
Вечерами отроги Южного Кавказа впадают в столбняк, уползают под шкуру небесного буйвола. Разом стихают леса. Плотный туман сочится из гулких расщелин, обволакивает древние валуны, по-хозяйски, не спеша, роется в ветвях. Сизые тени развешены по черным кустам. Засыпают озера. Цепенеют жуки. Замирают звери и птицы. Закрываются лепестки цветов. На ледниках гудят бураны. И несет морозной пылью, когда под утро Бог начинает гладить склоны гор, готовя мир к утреннему пробуждению.
1990–2006, Грузия / Германия
Позади — тряска автобуса, освоения номера в пансионате и первый выход на пляж. По дороге ноги занесли в магазинчик. Чем-то похож на деревенский. Навалено всего понемногу, в основном пляжного, летнего и спиртного. Это и понятно: я — километрах в ста южнее Барселоны, на пляжной полосе между городками Камбрилс и Салау, где в ядерной мирной реакции тянутся друг за другом отели, апартаменты, гостиницы, санатории. Где-то тут и мой пансионат. В сентябре людей меньше, солнце — добрее, море — теплее. Побережье называется Costa Dorada («коста» — берег, «дорада» — золотой). Берег с позолотой. Золоченый берег. Эльдорадо, словом.
У входа на пляж бродят капричос Гойи. Квадратная женщина с прямоугольным лицом. Колобок на нитяных ножках. Гном-старик ковыряет палкой в мусоре. Увидев меня, он приосанивается и виноватосокрушенно поднимает плечи — «ничего нет стоящего»! Я в ответ тоже сочувственно пожимаю плечами — ясное дело, кто же стоящее оставит?.. Он бредет восвояси, я иду своим путем.
Песок пляжа желто-коричнев и бугрист — будто стянули шкуру с варана и разостлали сушиться под неторопливым солнцем. Песок изъеден тысячами следов. Чьи они?.. Кто их оставил?.. Мавры, инквизиторы, мараны, конквистадоры, идальго, доны, гранды, тореро?.. Ходили, ходили, готовились и собирались, отплывали и прибывали, грузились и сгружали, прощались и плакали… Уходили на поиски нового неба, а привозили вместо облаков бочки золото и слитки серебро.
Пальмы, крики, песни, гитара и лавр, которым, действительно, пахнут ночи. И непонятная быстрая речь:
— Хр-хр-хр… алау, улау, оля… лоп-хоп…
Над пляжем — облака с полотен, будто тут стоял Веласкес, весь в красках, обласкан и ласков. На песке — дети, собаки, люди. На зеленой глади моря — белые парусники, цветные моторки и яркие матрасы. Спокойные люди загорают под неторопливым солнцем. Через дорогу от пляжа, за забором, возится испанская семья. Слова непонятны, но интонации ясны. Вполне можно не понимать смысла, но постигать суть. Можно воображать какие угодно диалоги. Меньше понимать — больше знать.
В щель зеленого забора видно: шумливые испанские дети играют с толстым щенком. Плотная мама 56-ого размера возится с детьми. Заросший волосами папа в майке ковыряется в машине. А бабушка в черном орудует на летней кухне, из-под навеса которой уже ползет запах жарящейся рыбы. На плите, в сковороде размером с покрышку, желтеет паэлья — народное блюдо (морские продукты с рисом и курицей).
Испанцы ни на каких чужих языках говорить особо не расположены, но доброжелательны и вежливы. Чем-то напоминают прежнее население нашего Черного моря. Коренасты, шустры, невысоки, волосаты с обеих сторон, коротконоги. Вылитые кавказцы по виду, жестам и манерам. Частят испанской скороговоркой. Слова — как в цепочке, звена не вытащишь, плотно пригнаны и надежно связаны. На приезжих смотрят вежливо, но как-то пусто и мимо — так, очевидно, хозяин стада смотрит на своих овец, которых ему предстоит стричь, доить и кормить. У многих испанцев за тридцать явно намечены животы (любят подолгу сидеть в ресторанах).
Зато все российские мужики, встречаемые на пути из Камбрилса в Салау, были с необъятными брюхами. Видимо, эти два понятия — «деньги» и «брюхо» — неразрывно связаны. Еще Тургенев писал, что любой русский мужик, став старостой, тут же начинает воровать и жиреть. Даже если мужика переименовать в «господина», суть его останется прежней — мужицкий ум короток, но упрям, как кабаний член: мне, мне, мне, а там пусть всё горит огнем, летит кувырков, идет пропадом и сгинет под топотом.
Впрочем, на море не только старосты, но и все остальные едят день и ночь по принципу: «завтрак никому не отдавай, обед рубани сам, полдник укради у товарища, а ужин съешь втихомолку под одеялом». Например, в моем пансионате расписание приема пищи такое: «Завтрак — с 8 до 11, обед — с 1 до 4, ужин — с 7 до И», и как ни пройдешь мимо жевальни, обязательно видишь через стекло, как шведский стол переходит в испанский ужин.
Ходят юные Кармен в пляжных костюмах. Прекрасные смуглые лица. В ушах и носах — железки. На плечах — татуировки: синяя кошка жмется, жеманится в такт движениям, тюльпан складывает лепестки при ходьбе. Розочки на ягодицах строят рожицы, капли росы норовит упасть в трусы.
Испанки в массе миловидны. А верхний этаж почти у всех — очень даже ничего. Глядя на эти налитые бюсты, можно понять, почему поза, в народах известная как «между грудями», в Европе именуется «по — испански». Теологическое объяснение такое — после инквизиции испанки стали такими набожными и сдержанными, что максимум, что могли выделять своим дон-жуанам — так это ложбинку в бюсте.
