Книга Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

В каждом доме, в каждой повозке беженцев на дорогах, я был уверен в этом, в этот час плакали или молились. Но никто, я не сомневался в этом, не произносил слова упрека. Никто не жаловался. Это его жалели.

Он исчез в апофеозе поверженных богов, среди грохота конца света, казалось, исходившего из хоров Вагнера. Уйти так уже означало с нечеловеческой силой воскреснуть в воображении народов, это означало вписаться в эпоху, что не угаснет больше.

Но что будет завтра? Каким будет первый день этой пустоты? С уходом фюрера Берлин был обречен. Юг рейха стоял на коленях, север был сметен гигантским приливом.

Армии больше не сражались, не то чтобы не хватало храбрости или дисциплины, но потому, что не было больше ни линии фронта, ни танков, ни боеприпасов, ни связи. Дороги представляли собой километры страданий, голода и крови. Уход Гитлера означал конец борьбы в Германии.

В пять часов утра моя машина остановилась перед вывеской кузницы. Там в Бад-Зегеберге мой второй офицер-порученец уже услышал по радио сообщение о смерти фюрера. Он сразу понял, что скоро все рухнет. Он развернул машину и опять, через ночь и море отступления, бросился, чтобы попытаться спасти меня. Через восемь часов неимоверных усилий ему удалось покрыть сорок километров.

Я немедленно отправился в путь. Тысячи грузовиков загромождали дороги. По мере того как мы приближались к Любеку, продвижение стало почти невозможным. Но танки союзников как бешеные толкали нас в спину.

В десяти километрах от Любека дорога пересекала лес перед тем, как подойти к городу. Там было все фантастически перемешано. Огромные бело-голубые колонны шведского Красного Креста пытались проехать к востоку, чтобы спасти политзаключенных, которые, освободившись, двигались от Варена и Шверина, чтобы тоже избежать войск СССР.

Поскольку хотели проехать все, проехать больше не мог никто. Я пошел на крайние меры и двинул мой «Фольксваген» на трамвайную линию, идущую поблизости. Вот так, как эквилибристы, мы преодолели последние километры с грехом пополам, по рельсам и шпалам.

* * *

Любек был залит солнцем. Гордый ганзейский городок относительно мало пострадал от бомбардировок. Он еще вздымал в небо, в блестящий воздух свои благородные дома из старого кирпича и готические здания славных веков, когда моряки дальнего плавания Тевтонской ганзы бороздили воды Балтики и Северного моря.

На каждом перекрестке мои фельджандармы ожидали валлонцев и фламандцев, чтобы направить их в сторону Бад-Зегеберга. В казарме в Любеке я нашел их первую партию. Как только основная часть войск дойдет до нас, мы сформируем в Бад-Зегеберге солидное каре на все случаи, потому что я принял твердое решение: или судьба антибольшевистских добровольцев будет четко решена в момент заключения мира, или, составляя иностранный легион, мы не будем вовлечены в переговоры немецкой стороной. Мы будем сражаться, как одержимые, сколько будет нужно, пока нам не будет гарантирована почетная и гуманная капитуляция. Чтобы способствовать такому развитию ситуации, я был готов сдаться бельгийской полиции как создатель легиона, но при условии, что моя жизнь, отданная как дань ненависти, будет платой за спасение моих однополчан по Восточному фронту. В противном случае наша борьба продолжится, как до, так и после перемирия.

Мои солдаты — это были не только цифры в списках. Наш форт Шаброль сопротивлялся бы с доблестью.

Увы, через несколько часов мои планы были разрушены невиданным ураганом. Будучи упорным, я попытаюсь еще реализовать их в Копенгагене и даже в Осло, но тайфун, что сметал всех нас, дул с нарастающей силой.

Я остался в казарме в Любеке до обеда. Я отправил в путь первый отряд офицеров и солдат в Бад-Зегеберг, куда прибыл и сам в конце дня, до моего свидания с Гиммлером. Затем я отправился в Маленте.

Местность, слегка холмистая, была свежа и гармонична: сосновые рощи, березняки, широкие темно-зеленые пастбища, голубые и черные озера с виллами и отелями. Сначала я проехал через маленький и красивый городок Ойтин. С большим трудом нашел я КП Гиммлера за одним лесом, на ферме в стороне от Маленте.

Гиммлера там не было. Новости были особенно катастрофическими: англичане захватили Шверин и отрезали армию, шедшую от Мекленбурга.

Атмосфера в доме была мрачной. В нем бродили и шептались сутулые высшие полицейские чины. С сокрушенным видом они объяснили мне, что Гиммлер уехал неизвестно куда и вернется неизвестно когда, если вообще вернется.

Я опять сел в свою машину. Тем хуже! Я выкручусь один со своими солдатами! И я снова отправился в южном направлении по дороге на Любек и Бад-Зегеберг.

Было четыре часа дня. Едва выйдя из рощ, окружавших Маленте, и выбравшись на шоссе на Ойтин, я увидел размер препятствий, ожидавших меня. Каждый километр дороги с оргиастической яростью простреливался британской авиацией.

На откосах, на порогах домов лежали, безрезультатно ожидая помощи, несчастные женщины или девочки с посеченными ногами или ранениями голеней от ужасных зажигательных пуль.

Когда от Ойтина я выбрался на дорогу к Любеку, мне явилось зрелище как у Данте. Сотни повозок беженцев, сотни санитарных грузовиков пылали огнем. Шоссе представляло собой одну сплошную полосу огня. Все водители грузовиков лежали в кюветах или носились по полям.

Можно было узнать план дорог района, всего лишь только посмотрев на небо: разъяренные как орланы, самолеты выстраивались сразу по шесть, пикировали, стреляли, делали широкий разворот и возобновляли свою адскую работу.

И все же я хотел проехать через это. Я пробирался до того, как «Типфлигеры» начинали пикировать. Тогда я бросал свой «Фольксваген» между двух горящих грузовиков. Это было лучшее место. В вихре пламени и дыма машина была более или менее замаскирована. Когда заканчивался обстрел, я снова прыгал в машину и проезжал пятьсот метров, пока не начиналась новая атака.

Один водитель-немец, рядом с которым я рухнул возле одной изгороди, сказал мне, что в Любеке находятся англичане. Я не поверил. Утром немецкие войска еще были в Гамбурге. Нет, это были враки, это было невозможно.

Мы добрались до развилки дороги на Бад-Зегеберг. Там обстрел был ужасным. Со стороны боковой дороги, как и дороги на Любек, как безумные носились солдаты. Я подошел к одному майору, опрашивавшему их: у всех поблизости пылали грузовики. Но все сообщали одни и те же новости: Любек был сдан в четыре часа дня без единого выстрела. В госпиталях города было более двадцати тысяч раненых. Мосты были отрезаны. Английские танки двигались по дороге прямо на нас.

А Бад-Зегеберг? Это был последний смертельный удар: Бад-Зегеберг тоже пал. Я вскрикнул: «Невозможно!» И тем не менее это было так. Гамбург был объявлен открытым городом, и в то же утро через него прошли британские танки, прорвавшиеся без боя на сто километров на север.

Самолеты уничтожали все перед ними. Бад-Зегеберг был занят во второй половине дня. Я был обескуражен, подавлен, убит. В полдень я был еще с моими товарищами, избежавшими клещей под Мекленбургом, и за несколько часов невероятный шторм, циклон вырвал их от меня. Я не смог ни спасти их, ни быть с ними в эти ужасные часы. У меня не было больше никого, кроме одного солдата и двух офицеров. Все было разбито. Внезапно, словно колокольня, рухнувшая на прохожих, свалилась на меня эта катастрофа. Ничего не оставалось делать, кроме как попытаться самим избежать надвигавшегося тайфуна.