Книга Медведица, или легенда о Черном Янгаре - Карина Демина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она и твою жизнь забрала.
Да, верно.
— Лишила шанса стать человеком, — голос Акку — голос ветра, который спускается с гор, чтобы оседлать темное зимнее море. И оно, чувствуя близость наездника, спешит подняться на дыбы. Бьет водяными копытами скалы. — Она ведь заслужила кару?
Не мне решать.
— Что ж, — Акку склонила голову и, сунув руку в корзину, вытащила сердце. — Я отнесу его кузнецу, пусть попробует перековать…
Она смотрела на сердце, которое все еще билось.
— Знаешь, души тоже способны испытывать боль. И пламя небесного горна их обжигает, а удары молота — ранят. Они кричат так громко, что… Таваалинен Сёппо давным-давно оглох. Он сам сунул раскаленный прут в уши, чтобы не слышать их голосов.
Сердце замерло.
— И время там идет иначе… Я ответила на твой вопрос?
Хозяйка бурь бросила взгляд на меня, а я сумела его выдержать.
— Да.
— Но и тебе будет очень больно, девочка. Это справедливо. Боль за боль. Душа за душу.
И она толкнула меня, земля же расступилась.
Я падала.
Долго.
Целую вечность, а может и две… я раскрывала руки, силясь бездну обнять, и та проскальзывала сквозь пальцы. А холодный ветер, догнав меня, мурлыкал колыбельную. Наверное, я все-таки уснула, поэтому и пропустила миг, когда падение прекратилось.
Даже у бездонных пропастей бывает дно.
И я ударилась о него.
Больно.
Невыносимо. До того, что я вдохнуть не способна. Словно кожу сняли, а тело… мое тело кричало, вот только я не в силах была разомкнуть губ.
— Аану… — голос доносился из-за завесы боли, и я пыталась отозваться, но…
…почему так холодно?
…и сердце стучит быстро, еще немного и надорвется.
— Дышит, — сказал кто-то очень близкий и за руку взял. Его прикосновение вызвало новую волну боли, светло-зеленой, с седою пенною гривой… цвета зимнего моря. — Аану, ты слышишь…
Еще да…
Пока да…
Пытаюсь ответить, но стоит раскрыть губы, как судорожный кашель обрывает мое дыхание. И что-то горькое, терпкое льется изо рта. Меня подхватывают, поворачивают голову, не позволяя захлебнуться.
Но снова больно.
— Я тебя не отпущу.
Мой муж злится. У него голос меняется, становится глуше и тише.
— Осторожно, ее спина… — это Олли.
…они оба живы, и разве это само по себе не чудо?
— Держи ей голову. Аану, пожалуйста, послушай. Ты должна это выпить.
Он раздвигает губы, и всовывает между зубов острие ножа, солоноватое и грязное наверняка. Его прикосновение вызывает новый приступ рвоты, и лезвие исчезает.
— Аану, умоляю, потерпи. Всего глоток…
Снова пальцы. И лезвие. И мне открывают рот, чтобы влить густое горькое варево. Оно обжигает разодранное нёбо, и я пытаюсь откашляться, выплюнуть, но жесткие пальцы Янгара закрывают рот.
— Глотай, Аану.
Он запрокидывает мне голову.
И поневоле приходится сделать глоток.
— Вот так… и еще давай… ну же, Аану.
И я пила, давилась, но пила, позволяя едкому вареву растекаться по моим внутренностям. Оно было подобно смоле, и я чувствовала, как плавлюсь.
Жарко было.
Когда жар стал нестерпим, я позволила себе спрятаться в беспамятстве.
Крылья сумерек стучали по чешуе, бессильные пробить. И тяжелое новое тело с легкостью выдерживало вес их. Раскрылись кольца и сомкнулись, пленяя хрупкое чужое тело.
Сдавили.
И Янгар услышал хруст ломающихся костей.
Он сжимал кольца медленно, почти наслаждаясь болью существа, посмевшего коснуться его медведицы. Беззвучно ломались крылья, и рвалась, полосовала когтями чешую Сумеречница. Темная кровь ее лилась из груди, в которой зияла дыра…
…перестав быть живой, она не умерла. И вертелась, выскальзывала из змеиных объятий, впивалась в плоть, но слабела. Сильнее сжимались кольца Великого полоза, давили, крушили, стирали в пыль.
И стерли.
Но сквозь туман ярости он вдруг услышал, как рвется нить жизни.
Две нити.
И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный. Тот был горек.
— Аану!
Они лежала, обняв себя, и разметались рыжие волосы, а медвежья шкура сползла. Красная кровь мешалась с черной, а та растекалась по песку. Он, спекшийся, грязный, не желал впитывать эту кровь, от которой исходил запах гнили.
— Аану, — Янгар присел рядом и попытался разжать ее сведенные судорогой руки. Человеческие.
Теплые еще.
И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.
— Открой глаза, Аану…
Зеленые, как листвяник. И молодая трава.
— Открой, пожалуйста. Лето скоро. Помнишь, ты подарила мне лето на веревочке. А без тебя оно не вернется, — Янгар содрал рубашку и вытирал ее пальцы. И алую ленточку, что из губ вытекала, убрал.
— Посмотри на меня… ты же обещала… ждать меня обещала… я бы вернулся. И построил дом. Настоящий дом, Аану… и ты была бы в нем хозяйкой. Мне не нужно другой.
Ее ладошка была такой теплой.
И Янгар губами пытался поймать нить пульса. Вот только сердце Аану молчало.
— Она умерла, — Олли присел рядом.
Грязный. Страшный. И слипшиеся волосы торчали дыбом…
— Нет.
Янгару уже говорили такое. Солгали. Аану жива. Она просто ушла далеко, но обязательно вернется. И Олли, который хотел сказать что-то, лишь головой покачал.
— Они обе…
Пепел рваных крыльев сыпался с небо, на песок, на мертвецов, на Пиркко-птичку, которая вернула себе человеческое обличье. И склонившись над ней, Олли закрыл мертвые глаза Пиркко, и под темными ее волосами попытался укрыть рваную рану на груди. Поднял сердце, валявшееся на песке, и вложил в руку.
— Пусть боги решают, как с ней быть.
Тихо стало.
Янгар видел солнце, которое прилипло к небосводу. Желтое. Налитое. Оно щедро отдаривалось теплом и светом, но он все равно замерзал. И небо, к которому вернулась исконная синева, утратило вдруг яркость.
Он смотрел на песок.
И на мертвецов, которых было много.
На белую громадину опустевшего дворца, и кёнига Вилхо, что, усмехаясь, наблюдал за представлением с балкона. Мухи, привлеченные запахом мертвечины, садились на золотую краску.
