Книга Зейнсвилл - Крис Сэкнуссемм

— И мелодия была во мне?

— Ага, начинает въезжать. Башка у нашего мальчика не пустая, — улыбнулся блюзмен. — Приятно слышать.

— И эти… люди… Это все призраки?

— Скоро все поймешь. Когда завершится Преосуществление, у тебя будет нечто большее, чем знание. А с вкладом Лемона…

— О чем это вы?

— Слепой Лемон тоже к нам присоединится.

— Вы хотите сказать, он умрет?

— «Те, кто лишится жизни, обретут ее». Разве не так, Лемон?

— Аминь. — Старик выдал рыдающий риф.

Чистотец уловил запах жареной бамии и скипидарное тепло соснового леса.

— Все дело в вере, — сказал Юла, отводя Чистотца к двери. — Увидимся утром, Лемон.

Снаружи воздух был прозрачен, как глицерин, и мир снова казался плотным. Некоторое время они шли молча.

— Ты хочешь знать про нее, — наконец сказал Юла. — Про Кокомо. Ты чувствуешь, что вы были связаны, но не понимаешь как.

Сердце у Чистотца екнуло.

— Да. Я просто хочу знать.

— Просто знать? — печально улыбнулся Юла. — Не увидеть? Не обнять?

— Разве я могу на что-то надеяться?

— Пойдем, — сказал Юла и вдруг свистнул.

Из темноты выехал старый «форд» с эмблемой пылающей тачки на передней дверце. За рулем сидел хариджан. Антикварный автомобиль остановился, и Юла жестом предложил Чистотцу сесть впереди. Они поехали к конторе гробовщика, которая оказалась заставлена гробами, пахло здесь пылью и старым деревом. На карнизе над стойкой сидел белоголовый орлан, которого Чистотец уже видел утром. К задней стене был прислонен гроб, «зарезервированный для Ибена Флуда»[106]. Открыв дверь, Юла махнул Чистотцу заходить. Приподняв крышку гроба, они оказались перед эскалатором, который привез их к длинному узкому проходу, похожему на пищевод какого-то зверя. Путь им освещали прозрачные сферы, наполненные переливчатыми желатиновыми завитками — точь-в-точь голубые диатомовые водоросли. Юла шагал молча, но у Чистотца возникло ощущение, что на него сыплются вопросы.

— Ты прав, — сказал вдруг Юла. — Я вхожу в ту часть твоего мозга, которая у нас общая. Но ты набрал слишком большую мощь, и даже мне теперь трудно считывать у тебя информацию. Ты — как неподатливый код или книга на забытом языке. Я знаю, ты беспокоишься, тебе хочется уйти с Шерифом и Мэгги, но ты все глубже проникаешь в реальность, скорость твоего восприятия растет. Вскоре твои друзья могут показаться тебе прозрачными. Ты будешь знать не только то, что они думают, — у тебя будет довольно четкое представление обо всем, что они когда-либо смогут узнать.

— Звучит… ужасно, — промямлил Чистотец.

Они вышли к ржавому подъемнику, какие можно встретить в старых шахтах.

— Ницше дал знаменитый совет: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, как бы самому не стать чудовищем». Вот только он упустил добавить, что, если победишь чудовище, непременно уподобишься побежденному.

Подъемник задрожал на цепях, и они стали спускаться в черный каменный колодец.

— А другого пути нет?

— Это и есть другой. Без тьмы нет и путешествия.

— Но я не хочу их терять! — застонал Чистотец.

— Как я и сказал, — нахмурился Юла, — не я выбрал мою задачу, она выбрала меня. И тебя тоже.

Спустившись по затянутой стальной сеткой шахте, подъемник остановился на каменном островке посреди подземной заводи. Тускло поблескивала вода, а за ней переливался калейдоскопом огней парк аттракционов, жутковатая музыка каллиопы эхом отдавалась от сводов.

Юла вывел его из подъемника.

— Есть одна старая пословица, которую я изобрел: «Господь дал нам потери, лишь бы наполнить нас». Я должен вот это потерять, — сказал он, указывая на разукрашенные лампы, льющие слезы света по стенам пещеры. — Мою науку, мою магию, мои изобретения. Ты должен потерять свою человечность, свою способность к сочувствию и сопереживанию, свою мужественность и свою смелость. Лемон должен потерять целительную силу блюза, свой гений импровизатора и свой дар бытия. Разум, сердце и душа — вместе мы станем чем-то большим, окончательным синтезом.

Юла подвел Чистотца к кромке воды, и на мгновение Чистотцу показалось, что он пойдет прямо по ней, но Юла остановился.

— Знаешь пароль? — спросил он.

— А должен? — ответил вопросом на вопрос Чистотец.

— Опустоши свой разум. Расплавься, как свет на воде.

Чистотец закрыл глаза и сосредоточился на музыке каллиопы.

— «Placebo Domino in regione vivorum»[107], — нараспев произнес он.

И когда открыл глаза, вода забурлила. Из глубин поднимались, выстраиваясь по спирали вокруг островка, опаловые лица, точь-в-точь камни на переправе. Все лица были его собственные.

— Браво. А теперь, когда ты научился слову, посмотрим, сможешь ли ты идти.

Все лица, кроме первого, канули под воду. Юла ступил на него, потом сделал следующий шаг прямо на воду, и всякий раз очередное лицо возникало у него под ногой. Так он пересек заводь, ни разу не помешкав и не оступившись. Как только он оказался на причале карнавала, лица снова скрылись под водой.

— Верь в себя, — крикнул Юла. — Верь в то, что ступенька будет под ногой.

Чистотец прищурился на фигуру Юлы, черным силуэтом проступавшую на фоне огней. Он посмотрел на воду, где разглаживались морщинки последних волн. Потом снял мокасины, подобрал балахон и прыгнул.

Глава 4 Дым и зеркала

Отфыркиваясь и пуская фонтанчики воды, Чистотец видел, что Юла злится, но к тому времени, когда он достиг островка, властелин Лабиринта уже совладал с собой.

— Обязательно надо делать все по-своему, да? — сказал Юла, подавая ему руку, чтобы помочь выбраться на берег.

Запрыгнув без его помощи, Чистотец ответил:

— Я прямо-таки видел, как, идя по лицам, падаю или, еще хуже, замираю на каком-нибудь камне, как перепуганный ребенок.

— Так, значит, самый большой твой страх — уязвимость, зависимость?

— Если уж на то пошло, я внял твоему совету. Ты сказал, верь в себя. Когда я над этим задумался, мне стало очевидно, что лица-камни тут скорее декорация, чем для переправы.