Книга Сексус - Генри Миллер

– Господи, люблю это… Я бы с тобой каждую ночь трахалась… Мы перевернулись на бок и лежали, сцепившись друг с другом, не двигаясь, не произнося ни единого звука. Только вздрагивали и сокращались ее мышцы внутри, словно ее щель играла с моим членом в свои, только им знакомые игры.

– А ты где живешь? – зашептала она снова. – Как мне тебя одного увидеть? Позвони завтра… скажи, где мы можем встретиться. Я каждый день хочу трахаться. Слышишь, ты? Не кончай, пожалуйста… Пусть это вечно тянется.

И опять тишина. Только биение пульса между ее ног. Никогда я не был так крепко схвачен, никогда прежде не бывал так плотно обтянут. Такая тесная, длинная, узкая, свежая, благоухающая перчатка. Ее, должно быть, не больше дюжины раз и натягивали за всю жизнь. А корни ее волос – крепкие, сладко пахнущие. И ее груди – твердые, налитые, как два яблока. А пальцы! Ее ищущие, хваткие, ласковые, нежные пальцы! Как она любила схватить мои яйца, пощекотать их, подержать, словно взвешивая на ладони, а потом оттянуть мошонку двумя пальцами, будто доить меня собралась. И язык, ее жадный язык! И зубы, острые, кусачие, щипачие.

А сейчас она совсем затихла, ни один мускул не дрогнет. И снова шепот:

– Я все хорошо делаю? Ты меня еще научишь, ладно? Я прожорливая. Могу все время трахаться… Ты не устал… Нет? Не двигайся, пусть он так и останется. Я буду кончать, не вынимай его, ни за что не вынимай. Господи, какое блаженство…

И снова затихла. А я чувствую, что мог бы лежать так сколько угодно. Лежать и слушать. Пусть еще что-нибудь скажет.

– Я нашла дружка, – шепчет она. – Да мы и здесь сможем встречаться. Она ничего не скажет… Боже мой, Генри, никогда не думала, что такое бывает. А ты можешь так трахаться каждую ночь?

Я усмехнулся. Темнота полная, но она увидела.

– Что ты? – прошептала Элси.

– Ну, не каждую, – ответил я тем же шепотом и чуть не хмыкнул опять.

– Генри, давай! Давай побыстрее… Я кончаю!

Мы кончали одновременно и так долго, что я удивлялся, откуда они набираются, эти соки!

– Ты готов! – шепнула она. – Полный порядок. – И добавила: – Потрясающе…

Мод тяжело поворачивается во сне.

– Спокойной ночи, – шепчу я. – Я буду спать. Я полумертвый.

– Позвони мне завтра. – Элси целует меня в щеку. – Или напиши… Обещаешь?

Я что-то бормочу. Она обвивает меня руками. Мы проваливаемся в Ничто.

17

Состоялся этот пикник в воскресенье, а Мону мне не удалось увидеть до вторника. Не оттого, что застрял у Мод, нет: с утра в понедельник я сразу же отправился в контору. Ближе к середине дня позвонил Моне, но услышал, что она еще спит. Разговаривала со мной Ребекка, от нее я и узнал, что Мона не ночевала дома – провела ночь на репетиции.

– А вы где были ночью?

Ребекка задала вопрос требовательным, чуть ли не хозяйским тоном.

– Дочка заболела неожиданно, – объяснил я, – вот и пришлось пробыть возле нее до утра.

– Придумайте что-нибудь получше, прежде чем будете объясняться с Моной, – рассмеялась Ребекка. – Она всю ночь названивала. Совсем с ума сошла от беспокойства.

– Наверное, потому и не пришла домой?

– Вы же не ждете, что каждый поверит в ваши сказки? – сказала Ребекка, и опять послышался ее низкий гортанный смех. – Так вы домой-то придете? – спросила она. – Нам вас не хватает. Знаете, Генри, вам не следовало бы вообще жениться…

Я не дал ей порассуждать на эту тему.

– Да, к ужину буду. Вы ей так и скажите, как она проснется. Только не смейтесь, когда будете передавать то, что я вам сказал, ну о ребенке и все прочее.

По телефону опять донесся смех.

– Ребекка, послушайте, я на вас полагаюсь. Так что не усложняйте мне жизнь. Вы знаете, как я вас ценю. Если когда-нибудь захочу еще раз жениться, то этой женщиной будете вы, и вы это знаете.

Снова смех, а потом:

– Бога ради, Генри, перестаньте! Жду вас вечером… Все мне расскажете. Артура дома не будет, и мы поговорим. Я за вас, хотя вы этого и не заслуживаете.

Итак, вздремнув немного на скетинг-ринге, я отправился домой. Но в последнюю минуту перед уходом из конторы у меня произошла встреча, которая изменила мое настроение. Человек, который пришел устраиваться к нам ночным посыльным, был египтологом и как бы между прочим произнес несколько фраз о возрасте египетских пирамид. Вот эти фразы и подействовали на меня настолько, что мне стало совершенно безразлично, как отнесется Мона к моим объяснениям. Он сказал, что есть все основания предполагать – я уверен, что понял его правильно, – что пирамидам этим около шестидесяти тысяч лет – никак не меньше. Если это так, то все дурацкие теории об этапах цивилизации Древнего Египта можно выбрасывать в мусорную корзину – как, впрочем, и другие исторические исследования. Вот почему в подземке я почувствовал, что безмерно постарел. Я попробовал мысленно вернуться на двадцать или тридцать тысяч лет назад, куда-то посередине между возведением этих загадочных монолитов и предполагаемым зарождением древней цивилизации на берегах Нила. Повис во времени и пространстве. Слово «возраст» приобрело другую значимость. И в голову пришла совершенно фантастическая мысль: если бы я жил сто пятьдесят лет или сто пятьдесят пять? Как станет выглядеть это небольшое происшествие, этот эпизод в духе «Декамерона», который я пытаюсь замять, в свете опыта полуторавековой жизни? Какая разница спустя три поколения, как я вел себя в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое, так или этак? Какая разница, покинет меня Мона или нет? Допустим, что в девяносто пять я все еще буду мужчиной, что переживу шесть своих жен, а то и целый десяток? Допустим, в двадцать первом веке мы окажемся мормонами-многоженцами? Или начнем понимать, и не только понимать, но и на практике следовать сексуальной логике эскимосов? Предположим, что понятие собственности упразднено, а институт брака вырван с корнем. За семьдесят или восемьдесят лет могут произойти ужасающие революции. Семьдесят лет спустя мне будет всего-навсего сто – я еще буду молод. Наверное, забуду имена многих своих жен, а о подружках на одну ночь и говорить не приходится.

Вот в таком приподнятом настроении явился я домой.

Ребекка вошла в мою комнату тотчас же. В доме никого больше не было. Мона, оказывается, звонила сказать, что у нее еще одна репетиция и когда она вернется – неизвестно.

– Прекрасно, – сказал я. – А ужин вы уже приготовили?

– Господи, Генри, вы просто прелесть. – Она по-дружески дала мне тычка в бок. – Если бы Артур был таким же! Тогда ему многое можно было бы простить.

– А в доме ни души? В самом деле? – спросил я. Для этого дома это было действительно необычно.

– Да, все ушли, – сказала Ребекка, проверяя мясо, тушившееся в духовке. – Теперь можете мне рассказать о той великой любви, о которой начали говорить по телефону.