Книга Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кстати, рядом с этим абзацем разместилась и информация о футболисте. Правда, французском. Платини.
Но это так. Мелочь.
«Надо понимать, — предположил Куропёлкин, — что весь кратер Бубукина сложен из платины и в особенности того, чего на Земле не водится, но что на Земле было бы необходимо и стоит дороже золота, платины и серебра».
Ну вот, пускай садятся на лопаты и на отбойные молотки и летят на Луну те, для кого в кратере Бубукина улеглись клады.
Между прочим, Куропёлкин дважды брал в руки Башмак и будто бы ждал от него подсказок. Но Башмак не шипел, не шуршал и тем более не звенел и не разговаривал.
В Шалаш Куропёлкин не спускался. Брезговал. А может, опасался скандалов с Баборыбой.
Пропитание ему по-прежнему доставляла горничная Дуняша.
Был случай, когда Дуняша увидеда Куропёлкина с Башмаком в руке, он как раз хотел услышать от Башмака слова о кратере Бубукина, если есть такой, и отчего ему, Куропёлкину, задуряют мозги невидимой стороной Луны, будто и туда были намерены теперь же отправлять экспедицию. Но засмущался, понял, что Дуняша взволновалась, вот-вот разревётся. Не разревелась, сдержала себя.
— Ничем не могу тебя порадовать, — сказал Куропёлкин. — Башмак молчит. А и мне необходимо узнать об условиях дальнейшей моей жизни.
Коряво сказал. Мог бы отнестись к Дуняше нежнее. Ну, не нежнее. Нежность его Дуняше не была нужна. Но хотя бы разумнее. Хотя бы с заботой старшего брата.
— Тебя заставят участвовать в новом Пробивании, — сказала Дуняша.
— Ты так решила или я так решил? — спросил Куропёлкин.
— Не я и не ты, — сказала Дуняша.
— Решать-то всё же мне, — сказал Куропёлкин.
— Ты, Евгений Макарович, пребываешь в наивных фантазиях и ждёшь появления госпожи Звонковой неизвестно зачем…
— Мне известно зачем, — сказал Куропёлкин.
— Глупый ты человек, Куропёлкин, — сказала Дуняша. — Мне тебя жалко.
— Ну ладно, — сказал Куропёлкин. — Что тебе из нового Пробивания привезти? Мешок бриллиантов? Может быть, даже обработанных?
— Вряд ли ты вообще кому-нибудь что-либо сможешь привезти, — печально произнесла Дуняша.
— Пусть будет так, — мрачно сказал Куропёлкин. — Хоть тогда обнаружится в моей жизни какой-то смысл.
Замолчали.
— Что ты закажешь на ужин? — спросила Дуняша.
— Нет аппетита, — сказал Куропёлкин. — И не будет.
— Ты желаешь ещё что-то узнать у меня? — сказала Дуняша.
— Ничего не желаю узнавать, — проворчал Куропёлкин. — Подожду.
Сам понимал, что ожидания его ни к чему хорошему не приведут.
И всё же на что-то надеялся.
Ну, на капельку чего-то.
Однажды не выдержал скуки или томления ожиданий и связался с Селивановым. Вопросы его Селиванова удивили. Показалось Куропёлкину даже, что его куратор растерялся. Первый вопрос был о флоридском попечителе Куропёлкина Барри, совсем недавно внезапно оказавшемся его соседом в здешнем автобусе. Куропёлкину некогда было обещано объяснить, кто такой Барри и чего от него следует ожидать. Селиванов будто бы стал копаться в бумагах, но, видимо, понял, что Куропёлкин не поверит в его поиски. Сказал, что это не телефонный разговор, а почему Барри оказался в здешнем автобусе и куда ехал, он не имеет права объявлять.
— Ещё что? — спросил Селиванов.
— Прочитано ли письмо из бутылки великоустюгского рома, отловленной мною в Мексиканском заливе?
— Какое письмо? — удивился Селиванов. — Какой бутылки?
— Вы забыли, — сказал Куропёлкин. — А ведь обещали…
— Я ничего не забываю! — рассердился Селиванов.
— Однако вы сейчас сконфужены и раздражены, — сказал Куропёлкин.
— Вы должны думать теперь о другом! — заявил Селиванов. Будто приказал. Будто был Куропёлкину начальник.
— Я и думаю о другом, — сказал Куропёлкин. — А в вас я разочарован.
— Это ваше дело.
На этом разговор был Селивановым прекращён.
Лишь через неделю в усадьбе началась заметная и из оконца избушки Куропёлкина суета.
Можно было предположить, да и инстинкты подсказывали, что в усадьбу вернулась или хотя бы ненадолго заехала хозяйка.
Глядеть на холопскую суету (даже при том, что увидеть, как вписывается в неё брюнет Трескучий, было бы забавно) Куропёлкин себе запретил и удалился на первый этаж в горницу с телевизором и книжкой полкой.
«Ба! — заметил Куропёлкин. — Книжных полок-то теперь две! И на новой уже впритирку расставлены книги». Но подойти к полке и рассмотреть книги не пожелал.
Утром Дуняша принесла обидную для Куропёлкина манную кашу (был и стакан какао из подкрашенного порошка).
— Я разжалован? — спросил Куропёлкин.
— Из кого в кого? — поинтересовалась Дуняша.
— Из поедателя овсянки в малолетнего едока из пионерского лагеря, — сказал Куропёлкин. — Трескучий?
— В каком смысле?
— Меню составлял Трескучий?
— Трескучему сейчас не до составлений меню, у него нынче доклады и отчёты Нине Аркадьевне.
— Откуда она прибыла? — спросил Куропёлкин.
— Поинтересуйся у неё сам, — сказала Дуняша. — Похоже, из многих стран.
— Ей не до меня… — вздохнул Куропёлкин.
— Ну, ты, Куропёлкин, даёшь! — грустно произнесла Дуняша. — Мне бы посмеяться над тобой. А не получится.
И тут дверь в прихожую избушки была шумно кем-то нетерпеливым открыта, и в комнату Куропёлкина вошла Нина Аркадьевна Звонкова. То ли стремительно. То ли деловито. Горничную она, похоже, не заметила. Куропёлкин растерялся. Не явилась ли она отдать какие-либо невыполнимые распоряжения подсобному рабочему? Или же высказать претензии подсобному бездельнику. Во всяком случае деловой костюм и серьёзное выражение глаз госпожи Звонковой этому предположению Куропёлкина соответствовали.
У Дуняши, скорее всего, возникли иные мысли.
— Нина Аркадьевна, я вам нужна? — спросила Дуняша.
— Нет.
И Дуняша исчезла.
А работодательница приблизилась к подсобному рабочему.
И не просто приблизилась, а будто бросилась к приятному ей человеку. Руки положила на его плечи, глаза её стали ласковыми, произнесла в волнении:
— Ну, здраствуй, Евгений Макарович! Я по тебе соскучилась!
