Книга Лабиринт Осириса - Пол Сассман

Помещение меньше всего напоминало то, в котором израильский детектив только что допрашивал Баррена. Ни электричества, ни ковров, ни украшений, ни модной мебели. Вместо этого земляной пол, голые стены из саманного кирпича и почерневший от дыма деревянный потолок. Дверь в глубине вела из жилого помещения во двор. Единственная керосиновая лампа едва освещала комнату, нисколько не тревожа тени по углам. Что же до мебели, то ее вовсе не было, кроме двух придвинутых к боковой стене простых деревянных лавок. На правой, привалившись спиной к кирпичам и скрестив ноги, сидела древняя, похожая на куклу старуха. Вся она, кроме сильно сморщенного лица, была скрыта под черной джеллабой судой – традиционным одеянием египетских крестьянок, – поэтому трудно было сразу определить, где кончается ее тело и начинается темнота.

– Говорят, мои благословения приносят утешение тем, кто вынашивает ребенка, – начала она хриплым и в то же время удивительно ласковым голосом. Успокаивающим. Как шелестящие на ветру кроны пальм. – К сожалению, господин, мое благословение вашей беременности не поможет.

Она улыбнулась своей шутке и пригласила Халифу сесть на скамью напротив себя. Детектив недоумевал, как она догадалась, что он мужчина: может быть, определила по дыханию или по тяжести шагов. Он направился к левой лавке.

– Вы не из здешних краев, – продолжала женщина, склонив голову в его сторону.

– Из Луксора. – Халифа помолчал и добавил: – Я полицейский.

Она не спеша кивнула, словно уже угадала. У большинства слепых, которых встречал детектив, глаза были тусклыми, с помутневшими радужками, которые выдавали их беду. У нее же глаза были необыкновенно яркими, изумрудно-зелеными, будто ее слепота проявлялась не в отсутствии, а в излишке цвета.

– Хотите, принесу вам попить? – спросила она. – Вечер жаркий, а вы проделали неблизкий путь.

Халифу мучила жажда, но он отказался, не желая доставлять ей хлопоты. Она опять улыбнулась, словно поняв причину его отказа. Слезла с лавки и скрылась в глубине дома. Шаги медленные, но уверенные. Если бы детектив не знал, что она слепа, то никогда бы об этом не догадался. Через пару минут женщина вернулась со стаканом.

– У меня есть девушка, которая помогает мне по хозяйству. – Она подала ему чай и возвратилась на скамью, за все время не сделав ни одного неверного движения. – Но простые вещи я могу делать сама. Вот, пожалуйста, пейте.

Халифа послушался и не сказал, что чай он всегда пьет с сахаром. Но оказалось, что напиток уже сладкий. Две ложки, именно так, как он любил.

– Лазеес[66], – похвалил он.

– Спасибо, – ответила Иман. И, помолчав, добавила: – Сочувствую вашей потере.

Халифа поблагодарил ее за участие, сделал еще глоток и тут внезапно сообразил, что не упоминал об Али.

– Как вы…

– Некоторые вещи можно видеть без глаз, – объяснила Иман. – Ваше горе окутывает вас. Покрывает, как мантия.

Детектив не знал, что сказать.

– Мой сын. – Это все, что он сумел выговорить.

– Мне очень-очень жаль.

Она посмотрела на него. Или по крайней мере так ему показалось. В неверном свете керосиновой лампы в ее глазах плясали огоньки, со всех сторон их обступали тени. Затем она сцепила руки на коленях и откинулась назад.

– Вас что-то гнетет. Что-то, отчего вы смущаетесь в моем присутствии. Расскажите, зачем вы пришли?

Халифа неловко поерзал на стуле. Он слышал, что слепые отличаются обостренной проницательностью и понимают то, что недоступно зрячим. Но здесь было нечто иное. Словно Иман заглянула ему в душу и ясно увидела, что он думает и чувствует. Он сгорбился, покачивая в руке стакан с чаем. Внезапно ему расхотелось задавать вопросы, которые привели его сюда.

– Смелее, – подбодрила его Иман. – Все не так уж страшно. Говорите, что хотели сказать, и вам станет легче. А может быть, нам обоим.

Она развела руками, давая понять, чтобы он начинал. Халифа молчал; тени, словно в ожидании, сгущались и подползали ближе. Наконец он глубоко вдохнул.

– Как я уже сказал, я из полиции Луксора. Расследую дело… вернее, помогаю расследовать убийство женщины в Иерусалиме. Не буду вдаваться в детали, но, судя по всему, это убийство связано с человеком, которого, как я понимаю, вы должны знать. Он – хавага… инглези… Самюэл Пинскер.

Голова Иман поднялась и тут же упала.

– А-а-а… – пробормотала она.

Это была ее единственная реакция на слова детектива.

– Я знаю, что произошло, – продолжал Халифа как можно мягче, стараясь тоном передать, что он не только понимает чувства женщины, но уверен, что ей нечего стыдиться. – Пожалуйста, простите, что я вам напоминаю.

– Вы мне ничего не напоминаете, – ответила Иман. – Напоминать – подразумевает, что я выбросила это событие из головы. Дня не проходит, чтобы я не вспоминала тот вечер. Ни одной минуты. Это всегда живет со мной. Словно не было восьмидесяти лет и все произошло вчера.

Она подняла руку и коснулась кончиками пальцев виска. Халифа потупился. Еще несколько минут назад он считал приезд сюда удачной мыслью. Но теперь, в ее присутствии, больше так не думал.

– Простите, – повторил он. – Я не хотел…

– Вам не в чем извиняться. Они сделали то, что сделали. Мне пришлось научиться с этим жить.

Халифа, должно быть, сильно устал, поскольку смысл фразы Иман не сразу дошел до его сознания. Как раньше и ее слова сочувствия по поводу смерти Али. Он посмотрел на нее и нахмурился.

– Они?

– Те, кто совершил преступление.

– Но, иэ омм[67], ведь вас… – Детектив не хотел произносить слово «изнасиловал», чтобы не унижать ее, и сказал: – Вас обидел Самюэл Пинскер.

Иман опустила руку. Ее глаза, казалось, пылали в полумраке.

– Их было трое.

Детектив напрягся.

– Трое преступников, которые так и не получили по заслугам. Три зверя, спокойно почивших в своих кроватях, в то время как их жертва…

Иман уронила голову, и в тени Халифа не сумел рассмотреть выражение ее лица. Он проклинал себя за эгоизм – за то, что начал ворошить прошлое и причинил боль старой женщине, чья травма оказалась гораздо глубже, чем он представлял. Если такое, конечно, возможно. Прошло несколько секунд. Он поднялся.

– Мне не надо было являться к вам. Это давнишняя история и меня не касается. Пожалуйста, простите меня. Я ухожу.

Он сделал шаг к двери, но его остановил ее неожиданно твердый голос:

– Останьтесь.

Иман подняла голову и повернулась к нему. Ее лицо было настолько сморщенным, что Халифа подумал: на нем больше морщин, чем кожи.