Книга Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

равно и в советские учреждения вызвало, правда, некую смешливость настроения, но, тем не менее, технический надзор охраны труда запретил дальнейшее пользование баней.

Тот нелепый случай мог послужить причиной наложения на Прохора Матвеевича партвзыскания, однако не случилось это потому, что он тогда еще не чуждался партийных организаций. Прохор Матвеевич распознал в парткоме расположение комнат и столов, знал всех сидящих за ними людей, хотя людской состав был весьма текучим. Прохор Матвеевич пережил десяток секретарей парткома, двенадцать орготделыциков и много прочих должностных лиц. Каждый из них принимал Прохора Матвеевича, и каждый оставил о себе неизгладимую память: одни из них слыли за первоклассных ораторов, другие обладали твердостью характера, третьи были просто хорошие люди.

Здание парткома стояло на прежнем месте, куда Прохор Матвеевич в первый раз пришел с фронта. Тогда люди, одетые в шинели, также куда-то торопились, звонили в телефон и выходили с ружьями на улицу. Протоколы тогда заменяли приказы, а чинные отделы — революционные штабы.

Прохор Матвеевич еще тогда был отличным от других неторопливостью, ибо, не захлестнувшись волной, он стоял поодаль, провожая все уходящее взором, как хозяйственный мужичок провожает полую воду, орошавшую его обильный сенокос.

Половодье прошло, наступил покой, и Прохор Матвеевич, достигнув желаемого берега, оказался прочным штопальщиком дыр и собирателем того, что после половодья осело на отмелях.

В последующие годы Прохор Матвеевич по-прежнему бывал в парткоме и иногда просил постановки своего доклада, но секретари парткома, улыбаясь, отмахивали рукой.

— Что ты, Соков, у тебя не учреждение, а неприкосновенный фондовый тыл. Нам впору переслушать доклады тех, у кого, что ни место, то дыра.

Польщенный Прохор Матвеевич уходил обратно, проникаясь уважением к людям, доверявшим ему.

Собственно говоря, с личностью Прохора Матвеевича ничего не случилось! Он по-прежнему пока что вхожий в партком и по-прежнему управляет Комбинатом общественного благоустройства. Он по-прежнему медлителен и неподвижен, расчетлив и бережлив. Но, восседая на вершине сыпучих тел, Прохор Матвеевич незаметно для самого себя сползает с вершины на голое место: для основных битв на форпостах социалистического оборудования требуются материальные базы всех видов минувшего накопления, чему он весьма сопротивляется.

…Свыше трех лет тому назад Марк Талый сообщил Прохору Матвеевичу о том, что партийные организации одобрили и поддержали требование масс по части сооружения в Талый-Отстегайске водопровода.

— Значит, будем строить? — заключил Марк.

Прохор Матвеевич, не возражая по существу сооружения водопровода, обнаружил, однако, соответствующее количество объективных причин.

— Зряшная затрата, Марк, в особенности при ограничении наличного капитала, — неким образом уклонился он от прямого ответа.

— Ничего, друг! — пошутил Марк. — Мы соорудим водопровод на средства, взятые из «Капитала» Карла Маркса.

— Под залог в банк? — напугался Прохор Матвеевич, но, догадавшись, о каком «капитале» идет речь, он застыдился своего невежества и покраснел концами ушей.

Движение по-прежнему обходило Прохора Матвеевича, замыкая его обособленные стремления в более узкий круг. Недра улиц Талый-Отстегайска после составления различных планов оказались вывороченными, зияли продолговатыми рвами, и выброшенная из углубленных недр земля дышала целиною крупиц нетронутой почвы.

Люди копошились в земле, уводили долгие рвы в отдаленные места и укладывали землю в валы, похожие на военные укрепления. Люди копошились молча и сосредоточенно. Рвы скрещивались на переулках, тянулись в отдаленные места за город. По низинам ютились дома, а на пустырях возводилось могущественное сооружение: это было началом, чтобы люди из низин перешли на вершину, на ожившие пустыри. В низинах скрипели журавли, работницы брали воду из колодцев, гремели ведрами, вели разговоры и шли по домам, чтобы обмыть лицо, вспотевшее в работе.

Каждый день по вечерам Прохор Матвеевич, сопровождаемый супругой, выходил из квартиры, чтобы совершить подробный обход для осмотра по углублению рвов, а равно и по прокладке водопроводных труб. Солнце отходило на покой, озаряя озабоченные лица супругов, бредущих по насыпям и переходящих рвы по примитивным балочным перекладинам.

Прохор Матвеевич не верил в возможность построения талый-отстегайского водопровода, но иногда подсознательное заглушало рассудочность, упроченную неверием, и он обозревал текущие земляные работы досужим глазом директора.

— Ах, дьяволы! — отпускал он непристойные комплименты по адресу землекопов. — Где же здесь верность отвеса стены?

Тогда он доставал из кармана отвесную нитку с укрепленной на конце небольшой гирей и опускал ее в ров для проверки уклонений. И тем не менее, продолжая дальнейший путь, Прохор Матвеевич, беседуя с супругой, снова подтверждал свое неверие в построение водопровода.

— Я, Клашенька, верю в вещества, а вещества-то пока что нет.

— Есть, Прошенька, вещество: вздыбленный грунт! — утверждала она.

— Именно! — радовался Прохор Матвеевич точной женской формулировке. — Вздыбленный грунт, верно, вещество, но ведь вещество — не сооружение…

У обширных квадратных ям, приготовленных для устройства распределительных водопроводных зон, супруги учреждали продолжительную передышку, и, оставляя жену где-либо на углу улицы, Прохор Матвеевич шел к месту закладки труб. На распределительных зонах он обычно встречался с инженером Василием Ивановичем Дробиным — начальником водопроводных работ.

Стоял Дробин на возвышенном месте, образовавшемся вследствие выброшенной из ям земли, думая о своем. В его зубах торчала трубка, громадная по размерам, с длинным изогнутым мундштуком, и сизый дым через равномерные промежутки исходил из его уст.

Дробин был высок ростом, статен корпусом, и поседевшая жесткая щетина покрывала его бритое лицо. Обут он был в огромные сапоги с длинными завернутыми голенищами, а на его голове была надета форменная техническая фуражка. Он стоял в полном, дородном величии, плотно наступивши на придавленную сапогом рыхлую землю.

Когда подходил Прохор Матвеевич, Дробин вынимал из зубов трубку, вытирал мундштук чистым носовым платком и отвечал на приветствие кратким однозвучным возгласом, не склоняя головы.

— Обозреваете? — справлялся Прохор Матвеевич.

— Угу, — отвечал Дробин посредством носа.

— Умственно распределяете устройство стыков! — проникался Прохор Матвеевич, усвоивший соответствующие водопроводные термины.

— Угу!

— Водоразборные колонки тоже?

— Угу!

Затем Прохор Матвеевич из вежливости спрашивал, не нарушил ли он своим присутствием научного инженерского покоя, и, получив в ответ обычное «угу», неизвестно к чему относящееся, — отбывал для дальнейшего следования.

Дробин был молчалив по натуре вообще, а когда углублялся в долговременное размышление по определенной конкретности, он не воспринимал чужих слов разумом и односложно отвечал лишь на звуки.

Будто бы домашний попугай Дробина, изучивши характер инженера, в моменты его тяжелого размышления произносил:

— Дурракк!

— Угу! — не отвлекаясь от размышления, подтверждал Дробин определение глупой птицы.

От распределительных водопроводных зон супруги шли к баракам, где во временное жительство разместились землекопы. Там Прохор Матвеевич неизбежно встречался с Марком, имеющим определенный успех по части выявления надлежащего землекопского актива.

— Ух, и упрел я, Прохор! — восклицал Талый. — Одним словом, здесь культура и самобыт.

— Лебеда, Марк, без посева растет.