Книга Радуница - Андрей Александрович Антипин

умерли, потому что это время срыло всех: и сильных, и слабых. И Пузырёк колотится один, как исчисляющий последнее исконное метроном.

Сообщить, что он выходит на лёд первым, мало. Он и живцов запасает прежде всех, ещё по открытой воде, зачастив сквозь облетевший ольшаник на речку Каза́риху. Там в тихих заводях, выстланных жёлтыми листьями, караулит корчажкой гольянов – небольших рыбок из сорных пород, с краплёной синевой на боках, с чёрной или светло-коричневой, судя по характеру дна, спинкой. Или плюхнет корчажку повыше моста, а сам сядет на угор и ждёт, когда сплывутся на размокшую хлебную корку. Добывает сотни три-четыре, учитывая потери, неизбежные при хранении. И всё равно в феврале или марте снова на Казарихе, дырявит лёд промёрзших ям.

Но до этого ещё далеко, а пока шуга дёрнулась раз-другой… и встала, заложив Лену на все засовы. Пузырёк скорей на лёд!

Из-за спины, словно огромные стрелы из колчана, торчат срубленные в лесу вешки – молодые сосенки, берёзки, осинки, к концам которых на длинной нитке привязывают по крючку или даже по два. Это и есть налимья уда.

Первую неделю после ледостава налимы не просто ловятся, а «идут». Пузырёк, проверив крючки и сменив одежду – шубенки на варежки, ушанку на пидорку, драные бахилы на парадные суконные боты системы «Прощай, молодость!» – ходит с авоськой и продаёт. Из уцелевших учреждений самый надёжный прибыток дают клуб и сельсовет, да Пузырёк ещё и скостит десятку в сравнении с городским рынком. Сто тридцать за ки́ло! Домой только через магазин…

Шпана, бывает, скучкуется к ночи, пройдёт с саночками сверху вниз – и не столько обчистит, сколько разроет и заморозит лунки, которые следует утеплять снегом. Пузырёк на другой день патрулирует по посёлку, гоняется за воришками с лопатой:

– Да я же вас вычислил по следам!

4

Зимой Пузырёк не только рыбачит. Иногда прокладывает за ЛЭП лыжню и настораживает капканы на соболя – штук пять-шесть. Ставит под деревом на конец толстой жерди, наклонно поднятый над землёй с помощью рогулины. Сам капкан привязывает к перевесу – гибкой деревинке, укреплённой выше жерди на стволе дерева таким образом, что при метании зверька капкан соскальзывает с упора, и деревинка, перевесясь тяжёлым комлем, другим концом, а именно лёгкой вершиной, вздёргивает добычу, делая её недоступной для мышей и лис. Примерно так вздымает вёдра с водой колодезный журавль. В качестве приманки Пузырёк не мудрствуя лукаво гвоздём на сто пятьдесят пришпандоривает к жерди обрывок дохлой курицы.

И, по всему, ничего не ловит, но виду не подаёт.

Так, возвращаешься из леса – румянец и снег, гремучая судорога подбитых камусом лыж да скрип кожаных ремней, в которых резиновая галоша бахил точится, как жучок под корой валёжины, – Пузырёк, если он в это время на реке, обязательно подождёт! Пытливо осмотрит с ног до головы, сосредоточась на брезентовом рюкзаке с заскорузлыми от смёрзшегося пота лямками, – его объём служит Пузырьку при распознавании им типа и размера добычи. И только затем спросит:

– Ну, откуда идёшь?! Чё несёшь?!

И подробно: сколько капканов зарядил, скольких соболей уже взял, где лазишь, в каком распадке зимовьюшка, есть ли на участке диетическое мясо в виде изюбрей и сохачей и, вообще, резонно ли ему, Пузырьку, прогуляться по твоей лыжне…

Всякий раз, когда увидишь Пузырька, который опёрся на черенок пешни и курит, скашливая на снег, всё закипит в тебе, забурлит, объяв голову жарким полымем. И в сердцах выругаешь себя – не перешёл Лену в другом месте! – а там и Пузырька – за то, что стоит, ископытив твою лыжню, и упорно дожидается вестей. Налима заблаговременно снял с крючка и заныкал. Рюкзак раскорячил на снегу как-нибудь так, чтобы ничто не выпирало и выглядел совершенно пустым. Все улики уничтожил – кровь возле лунки запорошил снегом, а руки и лезвие складного ножа вытер о мешковину…

И вот то, что подготовился, а тебе свернуть нельзя, изозлит в край!

И уже зарядишь ядрёный крупный мат, чтобы с честью ответствовать любопытному Суслику, пересыплешь просветы между словами неким общим смыслом, дабы сидело туже и выстрелило кучнее, и даже пожалеешь Черномырдина: сейчас его убьёт наповал, а он и не знает! Но лишь только Пузырёк заговорит – и всё в тебе словно ветром задует, и хотя ничего особенного в его речи нет, а, однако же, остановишься и легко отвечаешь на самые дотошные вопросы и даже, удивляясь себе, сообщаешь что-то сверх сказанному, то, о чём тебя никто не спрашивал.

Пузырёк, видя такое расположение, тоже откроется всей душой и не моргнув глазом соврёт:

– Я-то тоже задавил в ельнике трёх! Сра-а-азу!

Намекает, что в трёх из шести поставленных с грехом пополам капканов уже при первом обходе оказались соболя.

Или начнёт вспоминать, как белочил вот по этой сопочке. Собаки у него, конечно, были – твоим пустолайкам не чета… Ну, шёл так один раз, до́был два десятка белок и чёрного-чёрного соболя, каких теперь нету, а под вечер собаки облаяли в распадке быка, да здоровенного, метра два-три в холке! Понужнул его, понятно, в глаз, а из-под хвоста вышло. Освежевал. Шею, грудинку, ливер зала́базил в жердяном чумке́, на скорую руку сотворённом между деревьями, на некоторой высоте, а голову и разрубленную тушу накрыл шкурой. Назавтра вернулся с саночками – ни кровинки, ни шерстинки…

– Сука у меня текла, а за ней по следу шли от посёлка девять кобелей! Ка-ак я не знал?! Только потом вычислил… – Пузырёк отсекает рукой: – Всё-ё подобр-р-рали! Даже снег до земли слиза-а-али! Спасибо, чумо́к выручил…

Вежливо – чтоб не оскорбить взаимной симпатии – просветишь потёмки Пузырьковой души наводящими вопросами, ещё раз убедишься, что свистит – и сам сменишь пластинку. Посетуешь, например, что нынче капканы-то запретили, аж из самой столицы бумага пришла, – так он пропустит мимо ушей! Или посмотришь на лыжи Пузырька – две небрежно обструганные доски с едва задранными носками. И Пузырёк, перехватив твой взгляд, тоже вперится в лыжи, но уже в твои, дикие и лохматые:

– Из чего сделал?

– Из ёлки.

– Кла-а-асные!

Не нужно принимать за похвалу. Такого же мнения Пузырёк и о своих скороходах, и когда ему напомнишь, что раньше он прятал лыжи возле дороги, там, где своротка к реке и первой уде, а нынче уносит домой, перекинув через плечо, Пузырёк позволит себе необходимое уточнение:

– Дак это старые были, чуть ли не одного со мной года! Ещё батя ходил! А эти-то?! – И тогда догадывайся, что зарой Пузырёк новые лыжи в снег – всю округу вдоль и поперёк проскребут граблями, хотя, сказать по чести, воткни на лобном месте – никто