Книга На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

— Господа… рвите! — сказал предводитель.

Сначала игра шла ни шатко ни валко. С ленцой играли. Фон Гувениус пылал от счастья. Близость к такому высокому лицу, как предводитель и камергер Атрыганьев, совсем расслабила бедного немецкого дворянина: извиняясь перед обществом, Егорушка чаще обычного выбегал помочиться.

На второй «винте» Борис Николаевич пошел крупно — в две тысячи. Это уже — деньги, не мелочь.

Пора «гильотинить».

— Шестерка! — вспотел Троицын.

— И бита, — сказал фон Гувениус, выкинув карту.

За столом долго молчали. Посреди игроков лежала не шестерка, не семерка, не восьмерка, а — черт знает что. Егорушка в восторге своем не «достучал» карту как положено, и бубны застряли наполовину, не дотянутые до места.

— Не я… не я, — заговорил Егорушка.

Троицын вынул изо рта сигару и треснул Егорушку в глаз.

— Ах ты… шмре ц! — поднялся Атрыганьев.

— Что тут случилось, господа? — подошел Веденяпин.

— Шулерок объявился, — сказал Троицын. — Вот он…

И крепкая длань Веденяпина обрушила фон Гувениуса на пол. Атрыганьев, предводитель и камергер, воздел Егорушку над собой. На своих кулаках, не давая коснуться пола, выбросил его за двери.

А там сидели банковские служащие.

— За что его? — спросили они.

— Шулер… Окажите ему!

Здесь били слабее, но зато чаще. После чего передали фон Гувениуса дальше — к половым. Те были люди опытные: они обмотали Егорушку полотенцами и как следует помяли бока. А потом, спустив шулера с лестницы, крикнули дворнику:

— Африканыч! Прими как положено…

Дворник прислонил кузена губернаторши к поленнице дров и неумело, равнодушно и сильно насовал ему в личность. Затем перекинул фон Гувениуса через плечо и высвистнул на улицу.

— Ходютъ здеся, — сказал недовольно, — всякие… Воздух портють!

Мышецкий об этом еще ничего не знал. Пересилив себя, он навестил свой разгромленный дом, из которого утром поспешно бежала Алиса. Платяные шкафы были пусты, и только в одном из них одиноко болтался его блестящий мундир камер-юнкера. Прислуга тоже разбежалась, чуя недоброе.

Князь отыскал в городе Сану — спросил о ребенке. Нет, Иконников забрал Алису вместе с ребенком…

— Эх, Сергей Яковлевич, — пожалела его добрая баба, — уж я вам и так, и эдак. А вы все не понимали… Мужчина-то вы больно неопытный! Просто сердце разрывается, на вас глядючи!

Между тем статья его была набрана. А губернская типография, словно по мановению волшебной палочки, выбрасывала в свет первую тысячу бланков такого содержания:

ЗАРОК ОТ ПЬЯНСТВА

Член Уренского общества трезвости (такой-то) с сего дня (число) дал на (такой-то) срок зарок перед Богом не потреблять горячительных напитков. Сия бумага да хранит вышепоименованного от искушающих его во пьянстве. Гарантия обеспечена. Цена одного зарока — рубль.

Председатель Уренского общества трезвости, уренский преосвященный Мелхисидек

Прослышав об этом, уренские обыватели, словно предчувствуя всю тяжесть будущей трезвости, дружно заполнили кабаки и «монопольки»:

— Напоследки! Братцы, напоследки упьемси… Получалось так: церковь вроде бы объявляла войну кабаку, но кабак решил не сдаваться и поднял брошенную перчатку. По всему долгому пути, от заставы до монастырского подворья, где должны были пройти жаждущие трезвого жития, спешно сооружались летучие лотки с горячительным.

Сидельцы винных лавок взирали на грядущее с оптимизмом.

— А вот поглядим! — утверждали они. — Мимо нас ни один не проклюнется. Всяк причастится! Где это видано, чтобы нас обошли?..

Пьянство усилилось. Всколыхнулись в городе темные силы.

Какие-то личности ораторствовали на перекрестках о «жидах и политиках». Обираловцы, обычно, словно гады, боявшиеся дневного света, теперь смело кружили по улицам, принюхиваясь, чем пахнет.

Сергей Яковлевич навестил генерал-лейтенанта Панафидина: просил обеспечить его воинской поддержкой — в том случае, если…

— Нет, — возразил ему Панафидин без колебаний. — Армия не должна участвовать в этих распрях. Что вы мне предлагаете, князь? Про армию и так в народе говорят много вздору. Я не дам вам солдат. Патронами не поможешь! В кого стрелять?

Действительно: в кого стрелять? И губернатор вернулся в присутствие.

Позвал Огурцова, выложил перед ним рубль.

— Обещайте, — сказал, — что месяц я буду видеть вас трезвым. Вы хороший чиновник, я ценю ваше рвение и… Заодно, когда пойдете давать зарок, обратите внимание на всю механику этого дела. Мне это нужно!

Старый пьяница рубль взял и пообещал исполнить все в точности. Потом шепотком подсказал, что рабочие депо вооружаются.

«И очень хорошо, коли так», — обрадовался Мышецкий невольно. Борисяк казался сейчас спасительным якорем. Рабочие депо — чуть ли не ангелами-миротворцами…

— Если увидите Савву Кирилловича, — наказал Мышецкий, — передайте ему обязательно, что он мне нужен!

На пороге кабинета, войдя неслышно, стоял капитан Дремлюга, розовея шрамом.

— Если увидите Савву Кирилловича, — повторил жандарм, обращаясь к Огурцову, — то сразу же доложите мне. Борисяк мне нужен тоже!

Мышецкий выслал Огурцова за двери и сказал:

— Господин капитан, в цивилизованных странах есть такой дурацкий обычай, когда люди, прежде чем войти, предупреждают о своем появлении стуком!

— А мы люди маленькие, — ответил жандарм, — нам известны порядки только наши — российские.

— Зачем вам понадобился Борисяк? — спросил Мышецкий.

— Имею распоряжение из Москвы подвергнуть его арестованию, — пояснил Дремлюга. — Но господин Борисяк, благодаря попустительству полковника Сущева-Ракусы, успел скрыться. И, очевидно, перешел на нелегальное положение!

«Так вам и надо», — злорадно подумал Мышецкий. Дремлюга подтянулся и звякнул шпорами:

— Имею честь донести, князь, что в губернии мною обнаружен еще один человек, подлежащий отлучению от общества, как лицо злонамеренное. Но, к сожалению, я не имею права на его арестование!

— Кто это? — прищурился Сергей Яковлевич.

— Вы, — ответил жандарм.

— Вот как? Занятно…

Дремлюга выложил перед ним свежий номер «Губернских ведомостей» со статьей о винной монополии.

— Оскорбление его императорского величества карается…

— Стоп! Законы Российской империи мне известны лучше, нежели вам. Пожалуйста, освободите меня от своего присутствия. И чем скорее, тем приятнее мне это будет!

Дремлюга не пошевелился — чурбан, идол, напичканный жирной требухой и параграфами закона.