Книга Фартовые - Эльмира Нетесова

— Вкинул бы при свете. Да мусора тебя тут же сгребут.

Это — как два пальца… Кентов твоих уже накрыли. Всех повязали, как фрайеров. Еще вчера. Тебе повезло. Я тебя и за суд, и за прокуратуру, и за милицию… Не все тебе срываться.

— Ну, лярва, это ты их застучал мусорам? — скрипнул зубами Дядя.

— Я. Но не их. Тебя, свинья вонючая, хотел в тюрягу! — влип кулак в висок.

Перед глазами Дяди замелькали красные шары. Они, едва взлетев, взрывались огненными искрами.

— Падлюка! Они при чем? Меня бы мокрил. Их за что? — шарил в кармане наган. Но его еще в притоне, зная горячий характер Дяди, предусмотрительно вытащили кенты.

— Сука! Стукач! Замокрю! — впервые схватил Дядя Медведя за плечо, тут же — за горло. Но удар в пах отбросил пахана в самый дальний угол сарая.

— Запомни, тварь блатная, если я обещал, свое сделаю. Говорил, что удар тебе верну, кажется, неплохо отмудохал тебя. А теперь сдам тебя властям. Чтоб все было, как положено.

В этот миг Дядя нащупал стоявшие в углу вилы. Едва Медведь открыл дверь и Дядя увидел, что тот собирается закрыть его в сарае снаружи, рванул вилы и в один прыжок оказался рядом. Медведь поздно приметил ржавый трезубец, поразивший его в самое сердце.

А Дядя затрусил к троим кентам, жившим совсем на другом конце города.

Пахана бил озноб. От верной смерти ушел. Ведь чудом из рук этого зверя живьем вышел. «Эх и файный из него кент получился бы, водись у него мозги в тыкве», — Дядя пожалел Медведя. Но в следующую минуту уже забыл о нем.

В этот день Дядя навестил железнодорожный вокзал. Поезд из Александровска, прибывший вечером, привез недавних зэков, освободившихся считанные дни назад.

Были средь них щипачи и фарцовщики, пятеро воров в законе. Последние мечтали скорее вернуться в Одессу, откуда они и попали на Сахалин.

Пахан знал лишь одного из них. Перетолковав наскоро, уговорил прибывших остаться. И привез на хазу к троим, которых собирался навестить.

Новым фартовым нужно было оглядеться, перевести дух, вжиться. Сразу на дело, едва вернувшихся с ходки, никто не брал. Да и сами законники рисковать не хотели. Следовало набраться сил, вдоволь отъесться, побаловать себя водкой и бабами. А главное — вернуть жадность к деньгам. На воле без них нельзя. В тюрьме не деньги — кулак кормилец.

Дядя поручил новых кентов своим и решил наведаться в пивной бар, где собирались законники двух «малин», не признавших Дядю своим паханом. Эти фартовые, сплошь из приезжих с юга, промышляли сами. Не признавали и законников Дяди. Но и не враждовали с ними.

Эти «малины» брали к себе далеко не всякого. И, соблюдая воровской закон, всегда делились с Дядей новостями, слухами. Иногда угощали пахана. Но не более того.

В чужих «малинах» были наслышаны о неудачах Дядиных фартовых. Сочувствовали. Говорили о своих бедах. Рассказывали, где приклеились на время освободившиеся из заключения.

Пахан прошел мимо прокуратуры. Было темно. В кабинете Ярового горел яркий свет. И Дяде вспомнилась Оха. Тогда этого следователя не восприняли всерьез фартовые. И поплатились…

Теперь он заматерел. Вон как кентов хватает. «Пачками, — скрипнул зубами пахан: — А ведь и меня от смерти спасал. И на суде просил не лишать свободы. Говорил, что верит в проснувшуюся совесть и зрелый разум», — усмехнулся Дядя невесело. Рука сжала рукоять нагана, когда в окне мелькнула тень следователя.

«Встреться ты мне теперь, угрохал бы не сморгнув. За каждого кента с тебя свой навар сорвал бы. Всех замел. Попутал, как фрайеров. До меня добираешься. А вот хрен тебе! Не повяжешь, не отправишь в ходку», — злился пахан. И понимал, что уж теперь не отделаться сроком. Слишком многих замокрил. Завяз в дерьме по уши. И уж если теперь накроет его Яровой, от высшей меры наказания не уйти. Этот все размотает.

«Лучше сам себе маслину влеплю, чем мусорам дамся. Нынче мне терять нечего. А и жизнь опаскудила. Теперь уж и от наваров нет былой радости. Нет надежных кентов. Все фрайера, падлы… Фартить трудно. Но разве сечет это следчий? Он свой навар снимает — кайф, от того что кентов моих гребет. Навроде он умней нас. Но ничего, Аркаша, припутаю тебя, шкуру до задницы спущу, дальше сам из нее выскочишь», — застыл Дядя перед окнами прокуратуры.

«Вот, падла, обнаглел вовсе. Даже спиной к окну встал. Может, мусоров вызвал, чтоб меня накрыли?» — спохватился Дядя и свернул в первый же переулок. Оттуда кручеными улочками— в пивбар.

Там честная компания в полном сборе. Кипешатся, ботают о своих делах. Их главарь, одноглазый Ворон, официантку за зад пощипывает. А остальные ужираются до обморока.

Ворон, увидев Дядю, пригласил к столу. Оглянувшись по сторонам, спросил шепотом:

— Это твои мужика на кожзаводе гробанули вилами?

— Хрен их знает. А что?

— Ох и кипеж там поднялся! Баба мусоров вызвала. Та весь район обшмонали. С собаками носились. Накроют кого — крышка…

— Этот фрайер моих кентов заложил. Вот и схлопотал. Все по делу, — признался Дядя.

— Уловил. Значит, сам ты его замокрил. А я думал — кенты. Ну да схлопотал падла свое. А теперь ты послушай. Не суйся эти дни на железку. Там облавы будут.

— Засек, — согласно кивнул Дядя.

— Берендей с тебя калган снимет, когда нарисуется. Все его «малины» ты просрал. Никого не осталось. Как теперь дышать будешь? — спросил Ворон.

— Не всех. Есть кенты. И пусть твоя тыква за мой кентель не болит. Берендей найдет, как дышать, — оборвал Дядя фартового.

— Хотя я одного твоего видел. Вчера. По темпу.

— Кого?

— Цаплю. Он около универмага ошивался. Я подумал, что ты его на стреме держишь.

Дядю словно ветром сдуло. Он решил найти кента. Думал, что и его накрыла милиция. Он ведь был вместе со всеми в притоне. «Может, не один Цапля сумел смыться от легавых?»— радовался пахан, торопясь на старую хазу, где собирались его законники, когда в городе начинались повальные облавы.

Цапля в это время спокойно жил в доме Ивановны. Он вовсе не думал идти к кентам. Здесь, в старой хибаре, насквозь продуваемой всеми ветрами, было ему тепло и спокойно.

Здесь открыл он для себя простую и дорогую утеху от того, что он любим. И что пороки, за которые высмеивали его кенты, оказываются достоинствами. Ведь ни у кого на всем белом свете нет таких стройных и сильных ног, как у него. Так говорила Ивановна. Она любила его всего. Любила больше, чем саму себя. Она отмыла его. Приучила есть по три раза в день. Она понемногу приучала его к семье. И Цапля все охотнее шел ей навстречу.

Теперь он хоть изредка, но заходил в магазин за продуктами, Его уже не тянуло в ресторан.

Понравилось ему сумерничать у печурки, пить чай. А иногда, после бани, выпив по рюмке с Ивановной, поесть домашнего холодца с хреном, жареную рыбу и пельмени.