Книга Утро без рассвета. Колыма. Книга 1 - Эльмира Нетесова

Начальник милиции, узнав о неудаче, лишь головой покачал и сказал:

— В маленьком селе жить тяжелее, чем в тундре одному. Там если и не выдержал — сам виноват. Слаб оказался. У нас порою и сильно— го не щадят. К сожалению. Человека не так лишения ранят, как языки. А она к тому же одиночка. И все-таки я найду ее мужа. И верну подлеца сюда. Заставлю жить с семьей, негодяя. А нет— пусть на себя пеняет. Жаль бабу. Если по-человечески разобраться, нелегко ей среди нас одной. Помочь надо, пока не надорвалась.

Вечером, зайдя в кинобудку, Яровой узнал, что сегодня та женщина выходная и на работу выйдет лишь завтра. Ему показали дом, где она живет. И он тут же направился туда вместе с начальником милиции.

— Вот здесь он жил! — указал майор на дверь.

— Что ж, плохонький дом.

— Зайдем? — предложил начальник милиции.

— Здесь живут?

— Нет.

— Почему?

— Сносить скоро будем.

— Мешает старостью?

— Опасен для жилья.

— А как же женщина живет? Да еще с ребенком?

— Хлопотать о ней некому. Самой не до того. А мы, что там скрывать, зачерствели здесь немного. Плохо это.

— Знаешь, я сам схожу к ней! — остановил майора, уже взявшегося за ручку двери Яровой.

— Один?

— Да.

— Как знаешь.

— Так лучше. Ты — представитель села. В какой-то мере, осуждающий голос Тигиля. Я — чужой. Свободнее себя чувствовать будет. Это мне нужно для работы. Объективность и полнота показаний. Если я их получу, — добавил Яровой, улыбаясь. И, дождавшись, покуда майор отойдет подальше, стукнул в дверь.

Женщина открыла и удивленно смотрела на следователя.

— Як вам. Можно?

— Входите, — растерялась она, пропустив его.

— Вы простите мне небольшое недоразумение. Давайте забудем об условностях и поговорим, как человек с человеком.

— Давайте, — вздохнула она так, будто гору с плеч скинула.

— Начнем с того, что вы сами мне расскажете, что за человек был ваш сосед?

— Зачем вам это нужно?

— Резонный вопрос. Ну что ж. В Ереване совершено преступление и я хочу знать, насколько может быть причастен к нему бывший ваш сосед.

— Так Ереван далеко от Сахалина. При чем же здесь человек, который, видимо, и поныне отбывает поселение на острове?

— Я выясняю обстоятельства дела. В том числе все о личности вашего бывшего соседа. Потому я пришел к вам.

— Я даже имени его не знала, — покраснела она.

— Я не о том.

— Понимаю. Что вас интересует?

— Все, что касалось поселенца.

— Тогда я расскажу все по порядку. Мне хотелось бы, чтобы все подозрения были сняты с него. Он ничего плохого мне не сделал. И, кажется, был неплохим человеком.

— Я выясню все. Вполне возможно, что вы правы.

Женщина рассказывала спокойно. Все. О драке с мужем. О том,

как оставляла с ним дочку. О каждом разговоре, что помнила. Говорила без утайки и оглядок. Ей нечего было стыдиться. Нечего было и скрывать. Она не краснея рассказывала, как отчитывал ее сосед за дочку, как помогал. Подсказывал. Что советовал.

— Однажды он купил дочке куклу. Принес ее и сказал: «Вот, будь такой же красивой и веселой».

Соседка заплакала.

— Отец ей ничего не дарил. Никогда. А он — чужой человек, а вспомнил, что у дочки день рождения. Баловал он ее. Конфетами. Видно, детей любил. Это редкость. Мужчины больших детей любят. А он мою малютку не обижал. Смотрел за нею. Она его долго помнила. Когда уехал, она не понимала, все стучала в его дверь, в стенку. Все звала его. Ждала. Ребенок не понимает, что он не отец. Она за доброту его любила. Как своего. От отца ничего хорошего не знала. Вот и потянулась к чужому. Сердцу не прикажешь. А его было за что уважать. Он справедливый человек.

— Он вам говорил, за что был осужден?

— Говорил. За воровство. Только ведь и в этом он не был виноват. Жизнь так сложилась, некому было помочь. Знаю я. Но и понимала его. Трудно ему приходилось.

— О лагерях он вам рассказывал?

— Да, говорил. Нелепо сложилась его жизнь. Много он знал несправедливостей. Радостей не было. А горя убавить некому, а прибавить всяк норовил. Как и у меня в жизни.

— Он говорил, что дважды был судим?

— Да, говорил. Только и в этом была своя закономерность.

— Какая?

— Невезение.

— А он как это объяснял?

— Подлостью человеческой. А и как иначе? Ведь тот, за какого он был вторично судим, отпетый негодяй. Его расстрелять надо. И знаете за что? Чтоб другим жизни не портил и не ломал. Ведь он изводил заключенных, делал им всевозможные пакости. И доносил на них начальству. Как последняя баба. Таких клеймить надо.

— Его уже заклеймили, навсегда.

— Кого?

— Того человека. Убит он.

— Вот хорошо! Эх, знай я адрес соседа, обязательно обрадовал бы.

— Возможно, что он об этом лучше и раньше вас знает.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что вы слышали.

— Вы думаете — это он убил?

— Пока не знаю.

— Он говорил, что если бы увидел — убил бы!

— Когда он это говорил? — насторожился Яровой.

— Когда жил в Тигиле!

— Это понятно, а перед отьездом?

— Нет. Перед отправкой из Тигиля он как глухой стал. Ничего не видел, не слышал. Он вроде заживо умер.

— Он не говорил вам, что с ним случило сь?

— Нет. Он ни с кем не говорил.

— А писем он вам с Сахалина не писал?

— Так он даже если бы и хотел написать, не знает ни моей фамилии, ни имени.

— Понятно.

— А потом, о чем писать? Мы ведь ничем не связаны. Чужие. Кто он мне и кто я ему? У каждого из нас своя жизнь. Свои заботы. Нужно выжить. И тут не до сентиментов. И не до пустых переписок.

— Он вам не делал предложений.

— Каких? — не поняла женщина.

— Выйти замуж. За него.

— Нет. Да и смешно. Зачем это? Я бы ему не поверила. И не только ему. Хватит. Однажды побывала замужем. Сыта по горло.

— Вы ж говорите, что он добрый человек.

— Пока сосед. А жизнь — это не соседство.

— О своих друзьях по лагерю он ничего не говорил?

— Нет.

— А о друзьях на свободе?