Книга Порода. The breed - Анна Михальская

— А тут, Анют, вот какое дело. Пока вы с англичашками колготились, мне киношники отзвонили. Они завтра с нами проедут, в поле. Вот и довезут. Мы с собачками в ПАЗике, а вы с ними.

— Киношники? Ну, киношников нам не хватало, это точно. Только кино снимать осталось.

— Да там, знаешь, Сашка этот… Берет оператора с камерой. Такой сюжетик небольшой. Будто англичанка все на — бросила — ну, Англию свою, — и приехала в Россию в деревне жить. Лошади, знаешь, собаки… Что вроде они с мужем — русским то есть — ферму взяли, поля свои, и живут. И борзыми зайцев по осени травят.

— Господи, — вздохнула я. — Тарик, какая чушь.

— Ну, чушь, конечно, зато тут пара сцен всего, а денег на питомник поддомкрачу. Собак-то кормить надо. Снимут, как я дрова рублю да ношу, а Мэй верхом подъезжает, спешивается и двор метет. Ну и травлю, если, конечно, сумеют.

— Мэй? Двор метет? Ох, Тарик, — мне вспомнился Стрэдхолл Мэнор, Дэбби с веником и девушки с моющим пылесосом. Картины английской жизни — и Мэй с метлой!

— Ну да. Мэй. А что, она метлу не держала, что ли? У нее ж ферма! А я дрова поколю чуток, полешек пару-тройку — и все, можно в поля.

— Слушай, Варламыч, мы ведь их на охоту приглашали, а не кино снимать. Неудобно как-то. — Этого я и боялась. Связываться с Тариком было всегда опасно: у него вечно находился какой-нибудь Сашка или Пашка, который в самый неподходящий момент выскакивал из машины с камерой. Далее следовали бесчисленные дубли. Стоило только начать!

— Да ладно тебе, Анют. Не бэ. Они все равно ничего не понимают. — Имелись в виду англичане.

— Отвезите меня к борзым, прошу вас, — повторял Джим. Там Лелик. That beautiful white little horty! [170] Отвезите меня к Лелику!

Мистер Пайн был уложен на туркменском ковре и оставлен в квартире до утра, Пам и Пат проведены через дорогу в отель «Белград». Исчезновения Ричарда старательно не замечали. Я смутно надеялась, что Валентина привезет его поутру к питомнику. А впрочем, зачем он там? Если уж все так складывается, из программы его поездки в Москву охоту можно исключить. И даже должно.

В ночной тьме на шум подъехавшего жигуленка к воротам ботсада высыпали борзые. Они подскуливали и взлаивали. Джим разглядел среди них Лелика и рванулся к решетке. Внезапно налетевший порыв ветра колыхнул скрипнувший на столбе фонарь, прошелестел по асфальту упавшими листьями и стих. Мы вошли в стационар сада — одноэтажное каменное здание с высокими окнами, маленькую уютную усадьбу ботаников. Тарик достал спирт, разлил в мензурки. Растворил окно в сад.

Мистер Джим Кларк, эсквайр, уснул на дубовом письменном столе, изготовленном к 1953 — открытию высотного здания на Ленинских горах, когда университетская наука обставлялась со жреческой торжественностью таинств. Меня поместили вместе со щенками, в вагончик. Засыпая среди сонных детенышей хортых, я слышала молодецкий посвист Тарика, об руку с Мэй бродившего по саду. Яблоки падали в траву, вокруг носились борзые.

На рассвете я проснулась от холода. Выскользнула из вагончика, стараясь не разбудить щенят, и плотно закрыла за собой дверь. Солнце вставало далеко за Москва-рекой, сдвигая темный полог ночи на запад. Внизу Лужники и Новодевичий, Смоленская и отель «Белград» уже нежились в золоте и лазури. Пора было ехать за Пат, Пам и неприятным Диком Паем. Я поежилась. Сад был пуст — тихо стояли яблони, в ветвях сновали синицы. Борзые спали в вольерах.

Через два часа, голодная и злая, я все еще металась у решетки — из домика стационара никто не показывался, к воротам так никто и не подъехал. Ни борзятников, ни киношников. Еще через час в стационаре открылась дверь и на свет Божий неторопливо вышел Тарик. Солнце ярко сияло — день обещал быть чудесным.

Тарик с удовольствием потянулся и, позевывая, направился кормить щенков.

— А? Что? Да они вот-вот будут, — возгласил он уверенно, — ты, главное, не волнуйся. Нам все равно завтракать еще надо. Тогда и поедем. Успеется.

Позвонили в «Белград», позвонили мистеру Пайнну. Тарик со вкусом жарил мясо из собачьего рациона, Мэй собирала падалицу. Завтракали. Кормили Джима. Время шло.

Наконец от ворот послышался долгожданный звук: сигналила машина. Я было выскочила, но сквозь яблоневые стволы и кроны блеснул алый лак «гольфа», и я снова скрылась в стационаре — поближе к Джиму. Тарик вышел встречать вместе с Мэй. Еще часок гуляли по саду вместе с Ричардом и Беатой, парами. К моему удивлению, Мэй и Джим были свежи, как дети, и упивались всем: ласковым золотом солнца, запахом яблок, играми борзых, то носившихся друг за другом кругами, то пускавшихся наперегонки в длинные проскачки по аллеям. Валентина невозмутимо поднимала божественный нос к солнцу, но украдкой косилась на меня, и глаза ее лучились.

Однако нетерпение начинало одолевать всех. Кроме, пожалуй, Тарика. Я ничего не могла понять и постепенно приходила в отчаяние. В конце концов, это я все затеяла. Вызвала шестерых англичан, из которых пятеро были известными заводчиками борзых, членами Кеннел-клуба. Пообещала травлю зайца в угодьях. И что теперь?

— Тарик, — не выдержала я, — да что это, в самом деле! Где твои помощники? Где борзятники на машинах? Где, черт возьми, этот дурацкий ПАЗик? А киношники? Давай, звони всем. Хватит дурака валять, у тебя же первого будет неприятность. Не видать тебе больше гуманитарной помощи как своих ушей.

— А ну ее, — ответствовал Тариэл Варламыч с достоинством. — Не очень-то и хотелось. Обойдемся.

— А съемки? Ты же рассчитывал, что киношники на корма подкинут!

— Анют, успокойся, — посоветовал Тарик, безмятежный и рассудительный. — Они всегда так. А вот ты нервная какая-то. От этой мысли отдохни. Ну, гуляешь по саду — и гуляй. Щас подъедут.

И они в самом деле подъехали — но до полудня уже оставалось каких-то полчаса. Солнце стояло в зените, когда фургон, присланный охотобществом вместо ПАЗика и груженый Тариком и его псовыми и хортыми, а также несколько подтянувшихся к этому времени машин любителей борзых с питомцами, цугом отправились к отелю «Белград». Процессию замыкал алый «гольф» с Беатой и Ричардом. Джим решил ехать в фургоне, с борзыми, чтобы быть рядом с Леликом.

На ступеньках у входа в гостиницу сидели Мэй, Пат и Пам, а чуть поодаль нетерпеливо прохаживался Дик Пайн. По его неровной походке и резким поворотам на пятках видно было, что он еще не начал отдыхать от мысли увидеть травлю зайца в русских полях. Солнце припекало: первый день сентября — славный День знаний — выдался на редкость погожим, чтобы не сказать жарким.

Мы с Мэй и мистером Паем сели в «гольф», Пат и Пам — в одну из машин любителей. Фургон тронулся первым, за ним твердой рукой повела свой челн Беата, следом — все остальные. Когда процессия вырулила на Бородинский мост, Мэй вынула свою серебряную флягу, наполнила для меня серебряную рюмку:

Well, cheers, Anna! At last! At last! You cannot imagine how happy I am! Look — isn’t it your White Нouse over there? The place your heroic friends defended during those dark nights and days! [171]