Книга Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Характерный пример можно встретить в любовном романе Ахилла Татия, в котором добрая половина речи жреца Артемиды (viii, 9) состоит из непристойностей и двусмысленностей.
В одной из эпиграмм «Палатинской антологии», обращенной к танцовщику, использовано слово из области музыкальных терминов, под которым скрывается непристойный смысл.
Во все времена существовал обычай писать непристойные слова, выражения, стишки и рисовать картинки на стенах общественных зданий, и можно с уверенностью утверждать, что и грекам он был не чужд, хотя никаких неопровержимых свидетельств, естественно, до нас не дошло. Калинка пишет, что на стене отхожего места в Эфесе была обнаружена вполне пристойная эпиграмма.
Суждение греков об инцесте, как и у всех наивных народов, было менее суровым, чем в наше время, об этом говорит и греческая мифология, например, Зевс, отец богов и людей, женат на своей сестре Гере. Тем не менее инцест отвергался общественным мнением, и очень скоро в Греции появились весьма суровые наказания за это преступление. Из Исайи мы знаем, что женитьба на ближайших родственниках была запрещена уже в древности, также под запретом был брак между братом и сестрой; позже к этому стали относиться более терпимо в случае, если брат с сестрой были детьми от разных матерей. Кроме этих ограничений, родственные браки не были редкостью – даже брак между сестрой и братом в старых консервативных семьях не был делом неслыханным вплоть до V в., примером чему может служить брак Кимона и Элпиники; и в самом деле, греки, жившие в Египте, переняли там этот обычай, где такие браки существовали испокон веков с той целью, чтобы приданое оставалось в семье. Хорошо известно, что Птолемей II (285–247 гг. до н. э.) после женитьбы на сестре Арсиное взял второе имя Филадельф («любящий сестру»). Чтобы удержать приданое в семье, существовал закон, по которому дочь-наследница, то есть девушка, которой досталось наследство родителей, обязана была выйти замуж за неженатого родственника.
Естественно, в связи с этим было много случаев вырождения. Например, в Афинах, как сообщает Андокид о некоем человеке: «После того как он женился на дочери Исхомаха и прожил с ней меньше года, он также соблазнил ее мать и жил и с дочерью и с матерью, держа обеих в одном доме». Алкивиад, говорят, совершал еще более безумные поступки, если верить тому, что о нем говорит Лисий (с. 16).
В любом случае общественное мнение не одобряло инцест, как можно заключить из многочисленных мифологических сюжетов, в которых он представлен как явление отвратительное. Можно также припомнить всем известную и отчасти уже обсужденную историю Эдипа, который – хотя и сам того не зная – женился на собственной матери Иокасте, или историю Кавна, который полюбил свою сестру Библиду.
Мотивы инцеста нередко выносились на сцену, как, например, у Еврипида в трагедии «Эол». Эта трагедия не сохранилась, однако ее сюжет известен по пересказу Сострата: у царя Эола было шесть дочерей и шестеро сыновей, старший из которых, Макарей, влюбившись в свою сестру Канаку, принудил ее к сожительству. Когда об этом узнал отец, он послал дочери меч, которым она себя убивает. Тем же мечом Макарей кончает с собой. Когда в трагедии прозвучали слова: «Не важно, нечестиво деяние или обыкновенно, если оно доставляет удовольствие» – в театре поднялся гул, поскольку зрители были возмущены такой фривольной трактовкой, их возмущение успокоил лишь Антисфен, который изменил строку на следующую: «Бесчестье остается бесчестьем, независимо от того, приносит оно удовольствие или нет».
Аристофан часто обвинял эту трагедию Еврипида в нечестивости. В другом месте он связал определения «вызывающее» и «варварское» с существительным «инцест»; однако он указывает на сюжет, уже обозначенный у Гомера, который обнаруживает шестерых сыновей Эола живущими с его шестью дочерьми в счастливом браке[176].
Наконец, можно упомянуть об инцесте в сновидениях, даже гомосексуального рода, что было делом обычным, судя по тому, как подробно разбирают эту ситуацию толкователи многочисленных сонников.
Термин «скатология», обычно употребляемый в современной сексопатологии, происходит от слова skor, skatos, что означает «говно», «экскремент». Эти выделения человеческого тела привлекают детей и часто стариков, впавших в детство, в гораздо большей степени, чем многие себе представляют. Осуществляются скатологические эротические желания чаще всего в местах скопления народа, где стены и по сей день порою покрыты непристойными и эротическими надписями и рисунками. То же, вероятно, было и в Древней Греции, что само по себе понятно, хотя в точности мы этого доказать не можем. Однако огромная разница состоит в том, что в те времена скатология находила открытое выражение в литературе и искусстве, а не только в порнографии, как это происходит сегодня. Легко понять, что большинство примеров изображения физиологических актов можно отыскать в комической и сатирической поэзии, хотя серьезное изображение процесса выделения этих испражнений не приветствовалось, вроде, например, таких, как наставления простодушного поэта-земледельца Гесиода о моче.
Вот и Геродот сообщает, что у персов было запрещено плеваться или мочиться в чьем-либо присутствии.
Когда маленькие дети хотели справить малую нужду, их матери или няньки говорили им sein, а если более серьезную нужду – они говорили brun.
О том, как люди справляют малую нужду, часто говорится в комедии. Например, в «Облаках» Аристофана простодушный Стрепсиад объясняет дождь тем, что Зевс помочился в решето. В «Лисистрате» предводитель хора стариков жалуется на женщин, которые «обливали их водою из кувшинов, и теперь их одежды мокрые, как будто они сами их обмочили». Писающие мальчики упоминаются в «Мире».
Ночной горшок в Греции назывался словом amis. На пирушках распущенных завсегдатаев часто можно было слышать обращение к прислуживавшему мальчику, чтобы тот принес горшок. В соответствии с отрывком Евполида (с. 15), это новшество было введено Алкивиадом, а Афиней приписывает авторство сибаритам[177].
По нашим представлениям мы вряд ли могли ожидать даже упоминания об этом сосуде у серьезного трагического автора. Но у Эсхила уже Одиссей говорит: «Вот негодяй, который однажды запустил в меня смешным оружием, вонючим ночным горшком, и не промазал; он ударился о мою голову и потерпел крушение, рассыпался на куски, при этом запах вовсе не напоминал содержимое флаконов для духов». Нельзя понять, принадлежал ли этот отрывок трагедии или, как предположил Уэлкер, сатирической драме. Афиней, который приводит этот отрывок, обвиняет Эсхила в том, что он превратил гомеровских героев в посмешище, однако в пьесе Софокла «Собрание ахеян» (предположительно это сатирическая драма) эта сцена воспроизведена в тех же выражениях.
