Книга Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

– Перестарался. Начальство предлагает мне писать пьесу о советских людях. Успеть к первому января. Напишу – начнут сравнивать с «Собачьим сердцем». Ведь эту пьесу мне не возвратили, а она тоже о советских людях. Неужели им нужна еще одна такая?

«22 августа. Звонили из Театра. Убеждали, что фраза о “мосте” не была сказана. Просили дать “Бег”, хотя тут же предупредили, что надежд на ее постановку сейчас никаких нет.

У Миши после этого разговора настроение испортилось. О деньгах и квартире – ни слова.

Сегодня в газетах сообщение о переговорах с Германией и приезде Риббентропа…»

«26 августа. Сегодня сбор труппы в Большом театре… Миша был. Слова Самосуда (о “Батуми”): а нельзя ли из этого оперу сделать? Ведь опера должна быть романтической…»

«27 августа. Сегодня без конца телефонные звонки. Из Союздетфильма, чтобы Миша сделал сценарий из пьесы “Батум” и, несмотря на мое сообщение – запрещена, – все-таки непременное желание увидеться…»

Многие режиссеры спрашивали Елену Сергеевну: «Пьеса запрещена “пока или совсем?”»

«28 августа. У Миши состояние раздавленное. Он говорит – выбит из строя окончательно. Так никогда не было».

Булгаков понимал, что рухнули все его надежды на свободное творчество и то, что написано им, но не напечатано, не увидит свет. Станет еще хуже, чем было. Хотя он честно и в меру сил старался написать хорошую пьесу о вожде. Наверное, нужно было предварительно встретиться с ним, обговорить сюжет пьесы и место действия, вплоть до деталей, но добиться встречи со Сталиным ему никогда не удавалось, и не в характере Михаила Афанасьевича было творить под чью-то диктовку. Он писал так, как думал, не желая специально очернить вождя, наоборот, стремился показать его истинным революционером, с юных лет. О том, насколько удалось Булгакову воплотить свои желания в жизнь, можно судить сегодня, так как пьеса «Батум» сохранилась. Нигде не напечатанная, замурованная в папку с грифом «секретно», она лежала в архиве Реперткома, потом Ленинской библиотеки и наконец недавно попала в Российский центральный архив искусства и литературы, и мне, видимо одному из первых, удалось прочитать ее. Конечно, не саму бумажную рукопись, изрядно потрепанную, с почерневшими краями страниц, а переснятую на пленку. Действие пролога пьесы развертывается в 1898 году, потом в 1901–1904 годах.

Большой зал Тифлисской духовной семинарии. На стене писанное маслом изображение Николая II. В зале никого нет. В семинарской церкви кончается обедня. Входит Сталин – молодой человек 19 лет, в семинарской форме, садится, прислушивается. Слышится церковный хор, исполняющий заключительное многолетие. Служитель Варсонофий, всегда немного выпивший, распахивает дверь церкви. Входят инспектор семинарии, ректор, преподаватели и воспитанники. Инспектор выстраивает их. Сталин встает со стула и становится отдельно.

Ректор. Престрашное дело свершилось в нашей родной семинарии. В то время как все верноподданные сыны родины прильнули к подножию монаршего престола царя-помазанника, неустанно пекущегося о благе нашей обширной державы, нашлись среди разноплеменных обитателей нашей родины преступники, сеющие злые семена, народные развратители и лжепророки, распространяющие повсюду ядовитые мнимонаучные социал-демократические теории, стремясь подорвать мощь нашего государства. Эти очумелые люди со звенящим накалом своих пустых идей заражают своим антигосударственным учением многих окружающих. И вот один из таких преступников оказался среди воспитанников нашей семинарии. Как поступить с ним? Подобно тому, как хирург соглашается на отнятие зараженной части тела, даже если это была драгоценная нога или бесценная рука. Общество человеческое анафемствует опасного развратителя и говорит: да изыдет этот человек! Постановлением правления Тифлисской духовной семинарии воспитанник 6-го класса Иосиф Джугашвили исключается из нее за принадлежность к противоправительственным кружкам, без права поступления в иное учебное заведение. Нам как христианам остается только помолиться о возвращении его на истинный путь!

Сталин. Аминь!

Ректор. Что это такое?!

Сталин. Я сказал «аминь» машинально, потому что привык, что всякая речь кончается этим словом.

Ректор. Мы ожидали от него сердечного сокрушения и духовного раскаяния, а вместо этого неприятная выходка!

Все покидают зал, кроме Сталина и инспектора.

Инспектор. Получите ваш билет и распишитесь.

Сталин. Он называется волчий, если не ошибаюсь.

Инспектор. Оставьте ваши выходки. Лучше подумали бы о том, что вас ждет в будущем. Дадут знать полиции…

Сталин (оставаясь один, закуривает).

Что вызвало гнев вождя? Возможно, уже начало пьесы не понравилось Сталину. Ведь он указывается Сталиным, а еще юноша Сосо, шутка автора со словом «аминь» явно не в его характере. К тому же он, семинарист, курит? И факты, за которые его выгнали из семинарии, упрятаны в общих фразах.

Далее в пьесе к Сталину подходит одноклассник.

Одноклассник. Жаль мне тебя.

Сталин. Как-нибудь проживем.

Одноклассник. А деньги-то у тебя есть?

Сталин (хлопая по карманам). Не понимаю, куда рубль делся? А… Ведь я только что истратил его с большой пользой. Пошел купить папирос. Возвращаюсь на эту церемонию, а под самыми колоннами цыганка встречается: «Дай, говорит, погадаю!» Прямо не пропускает в дверь. Ну, я согласился. Очень хорошо гадает. Все, оказывается, исполнится, что я задумал. Решительно сбудется все. Путешествовать, говорит, будешь много. А в конце даже комплимент сказала: «Большой ты будешь человек! Очень большой!» Безусловно стоило заплатить рубль!

Булгаков старается этим эпизодом оживить пьесу. А Сталин? Как он отреагировал на это? Ведь он увидел пьесу в 1949 году и с высоты того времени, возможно, считал, что славное будущее ему должен был предрекать если не народ, то какой-нибудь старый пролетарий, а не легкомысленная гадалка.

Сталин просит одноклассника передать от него письмо рабочему Арчилу. Одноклассник, просмотрев письмо, отказывается.

Одноклассник (просмотрев письмо). Это же прокламация. За нее в Сибирь угодишь. Да ну тебя совсем. Я, брат, в университет собираюсь.

Сталин. Ты порядочный, развитой и начитанный человек. И неужели при всех этих качествах не понимаешь, что долг каждого человека бороться с этим гнусным явлением, благодаря которому под гнетом и бесправием живет многомиллионная страна. Имя этому – самодержавие. В конце моего письма Арчилу стоят простые, но значительные слова: «Долой самодержавие!»

В конце концов, хваля ум одноклассника, Сталин уговаривает его передать письмо Арчилу. Входит служитель семинарии Варсонофий.

Варсонофий. Позвольте получить ваше пальто, господин Джугашвили. В кармане – карандаш. Надо бы выпить. Вы теперь вольный казак.