Книга Денис Давыдов - Александр Бондаренко

«Мои товарищи и сослуживцы были генерал-аншефами, а я, оставаясь генерал-майором, служил под их начальством, нисколько от того не унывая, ибо у каждого свой жребий. Другие же сослуживцы мои остались штаб-офицерами в то время, как я был уже генерал-лейтенантом. Возьми себе за правило: ни в жизни, ни в службе никогда не глядеть на других и не сравнивать их счастие или несчастие со своей судьбой; в противном случае, дав волю недостойному, вполне порочному чувству зависти, ты измучаешься по-пустому. Наблюдай лишь за собой, исполняй долг честного офицера и следуй прямою стезёй…»[597]

Впрочем, оставим давыдовских детей жить своей жизнью… Рассказ о них закончим уточнением, что Василий Денисович (1822–1882) дослужился до чина генерал-майора, а вот Николай Денисович (1825–1885), также не пожелавший идти по выбранному отцом пути, закончил службу штабс-капитаном гвардии; генеральского чина достиг еще Вадим Денисович (1832–1881). У прочих сыновей успехи были скромнее.

* * *

С возрастом мы все больше и больше начинаем жить прошлым — старыми воспоминаниями, старыми привязанностями. Первое пятилетие боевой жизни Дениса, с Прусской кампании 1807 года до начала Отечественной войны, было связано с именем генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона, который был для Давыдова не просто начальником, но и очень близким человеком, благодетелем, как тогда говорили. Багратион оставил огромный след и в душе, и в судьбе нашего героя. А чувство благодарности было Денису Васильевичу отнюдь не чуждо.

О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях, Ты, голосом своим рождающий в полках Погибели врагов предчувственные клики, Вождь Гомерический, Багратион великий![598]

Последняя их встреча произошла вечером 22 августа 1812 года, когда главнокомандующий 2-й Западной армией «благословил» своего бывшего адъютанта на партизанские действия — в памяти Давыдова она была, как вчера… 26 августа князь был ранен на Семеновских флешах и 12 сентября скончался в селе Сима Владимирской губернии, в имении своего друга генерал-лейтенанта князя Голицына, где был похоронен в тамошней церкви.

Другие вожди русской армии в Отечественную войну также давно уже ушли из жизни. Светлейший князь Кутузов был упокоен в Казанском соборе Санкт-Петербурга; военный министр и главнокомандующий 1-й Западной армией — фельдмаршал светлейший князь Михаил Богданович Барклай де Толли, умерший в 1818 году, обрел вечный покой в великолепном мавзолее близ родового имения Бекгоф; генерал от кавалерии граф Александр Петрович Тормасов, главнокомандующий 3-й Резервной, Обсервационной армией, сменивший после Бородина Багратиона, был в 1814 году назначен главнокомандующим в Москве, где скончался в 1819 году и был погребен в Донском монастыре. Из главнокомандующих остался в живых лишь неудачливый вождь Дунайской армии адмирал Павел Васильевич Чичагов, уехавший за рубеж.

Все усопшие вожди получили достойное упокоение — за исключением павшего на поле чести князя Багратиона. Ни приличного надгробия, ни возможности навестить могилу, находившуюся в «пустынном», как писал Денис, отдаленном селе Симы. Но как-то об этом никто не вспоминал, не задумывался.

В 1837 году, спустя 25 лет со дня Бородинского сражения, Николай I задумал увековечить память павших в нем героев: возвести на Курганной высоте памятник, который нарекут Главным монументом. Давыдов подхватил эту идею и «через графа (впоследствии князя) А. Ф. Орлова подал записку государю императору, в которой просил перенести тело „этого Ахилла Наполеоновских войн“ — как называл он князя Багратиона — либо на Бородинское поле, либо в Александро-Невскую лавру, в которой положить рядом с могилою Суворова. В первом случае, по выражению Дениса Васильевича, „великая жертва сочеталась бы с великим событием“; во втором, „знаменитый питомец лег бы возле великого своего наставника“, и просил предоставить ему честь самого перенесения праха»[599].

Как пишет далее историк, «разумеется, просьба нашла доступ к великой душе Николая: государь назначил перенести прах князя Багратиона на Бородинское поле»[600]. Было решено, что он упокоится у Главного монумента.

В то время, как-то пристроив своих старших сыновей (мы помним эти проблемы), Давыдов вновь жил в своем имении, которое, можно сказать, теперь превратилось в штаб, координирующий работы по перезахоронению, ибо император разрешил Денису Васильевичу сопровождать останки своего былого командира. А наш герой, в силу своего деятельного характера, ролью почетного гостя или, паче того, стороннего наблюдателя удовольствоваться не мог.

Волнуясь, он писал Алексею Петровичу Ермолову, генералу от артиллерии (в этот чин он был всемилостивейше переименован в 1833 году), весной 1839 года отправлявшемуся в Санкт-Петербург:

«Открытие памятника, кажется, будет летом. Перемещение праха князя Багратиона требует заблаговременного распоряжения и предписаний… Сверх того, если честь сего перемещения возложена будет на меня — честь, которую я приму за истинное благодеяние (и на которую, впрочем, я имею всё право и потому, что я был более времени, чем другие, адъютантом князя и потому, что я подал мысль о перемещении праха и хлопочу о том), то мне нужно будет получить на сие предписание военного министра заблаговременно, дабы иметь время распоряжаться по сему случаю.

Я писал дежурному генералу Клейнмихелю и просил его доложить о том графу Чернышёву. Но так как вы теперь в Петербурге, почтеннейший брат, то не можете ли вы сделать мне милость поговорить о том с графом…»[601]

Ермолов успокаивал брата, отвечая, что все идет своим чередом — распоряжения Николая Павловича выполнялись четко. К тому же Давыдов был официально включен в «процесс» как должностное лицо — и начал получать соответствующие доклады. Так, 6 апреля 1839 года начальник штаба 6-го пехотного корпуса свиты его величества генерал-майор Анненков 3-й официальным рапортом доносил ему, что для конвоирования тела князя Багратиона назначен Киевский гусарский полк; к рапорту прилагался маршрут следования полка — от Юрьева-Польского (Владимирской губернии) до Можайска (Московской губернии). В Можайск киевцы должны были прибыть 23 июля, пройдя 311 верст в 23 дня.

Тут стоит заметить, что в 1839 году Давыдов вообще оказался у государя в фаворе: в начале года вышел первый том сборника «Сто русских литераторов», где впервые был опубликован его очерк «Тильзит в 1807 году» (с огромными цензурными купюрами, разумеется). Тексты, помещенные в сборнике, сопровождались гравированными портретами авторов. Ознакомившись с книгой, Николай Павлович был возмущен: почти все авторы были по-модному (байроновский стиль!) облачены в шикарные халаты! Император отметил, что только один Давыдов был в мундире — и такую «благонамеренность» он оценил.