Книга Айседора Дункан. Модерн на босу ногу - Юлия Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она смотрела на меня и говорила:
– Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты, цветы!.. – и вдруг сорвала с головы чалму. – Произвела впечатление на Миклашевскую – теперь можно бросить!.. – И чалма полетела в угол.
После этого она стала проще, оживленнее. На нее нельзя было обижаться: так она была обаятельна.
– Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш и вдруг – первый раз запел про любоф207 – вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: “Ты такая ж простая, как все.” Это вам!»
Так мило беседуя, Айседора засиделась до утра. Было понятно, что пришло время заканчивать визит, и когда Августа вежливо проводила до входной двери гостью, Дункан тихо прошептала: «Я не хочу уходить, мне некуда уходить. У меня никого нет. Я одна.»
После разрыва с Дункан, в 1923 году, Есенин действительно познакомился с актрисой Августой Миклашевской, которая оставит воспоминания о нем. В 1976 году, когда актрисе было уже 85, в беседе с литературоведами Августа Леонидовна назвала свой роман с Есениным чисто платоническим, они даже не целовались208. Приблизительно в то же время Сергей Александрович сошелся с поэтессой и переводчицей Надеждой Вольпин209, которая родила ему 12 мая 1924 года сына Александра.
Осенью 1925 года Есенин, не оформив развода с Дункан, женился на Софье Андреевне Толстой, внучке Льва Николаевича Толстого, в ту пору заведующей библиотекой Союза писателей. Этот брак также не принес поэту счастья и вскоре распался. После смерти Есенина Толстая посвятила свою жизнь сбору, сохранению и подготовке в печать произведений Сергея Александровича, оставила мемуары о нем.
В конце декабря 1925-го Сергей Есенин неожиданно появляется в Ленинграде, сбежал от женщин, от вечно пьяной компании, да и от врачей, пытавшихся руководить жизнью свободолюбивого поэта: «Он говорил, что бежал из Москвы от рассеянной жизни, что он хочет работать и именно здесь, на невских берегах, найдет, наконец, так настойчиво ускользающий от него покой», – пишет в своих воспоминаниях Всеволод Рождественский.
Страшные слова, если учесть то, что произойдет в дальнейшем. Есенин отказывается выступать перед читателями и не заходит в редакции. В Питере у него совсем другое дело, иной интерес. Он устраивается в гостинице «Англетер», в том самом номере, в котором жил несколько лет назад с Айседорой. Что это – случайность, или он действительно думал о ней, заказывая себе номер? Но даже если вообразить себе, что выбор был сделан случаем, он, разумеется, тут же узнал помещение, кровать, вид из окна… а стало быть, думал о брошенной им супруге. О женщине, которую любил, связь с которой являлась для него роковой.
«.На столе затрещал телефон. Никого из сотрудников поблизости не было. Трубку взял оказавшийся рядом литературовед П.Н. Медведев. По выражению лица я увидел, что произошло что-то необычайное: звонили из гостиницы “Англетер”, сообщали о том, что ночью в своем номере повесился С.А. Есенин. Просили сказать это друзьям. Мы ринулись к выходу. Почти не обмениваясь ни словом, бежали мы по Невскому и Морской к мрачному зданию гостиницы на Исаакиевской площади.
Начиналась метель. Сухой и злой ветер бил нам в лицо.
Дверь есенинского номера была полуоткрыта. Меня поразили полная тишина и отсутствие посторонних. Весть о гибели Есенина еще не успела облететь город.
Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным – в нем ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды, сидел милиционер в туго подпоясанной шинели и, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался еще более нелепым и страшным.
Обстановка номера поражала холодной, казенной неуютностью. Ни цветов на окне, ни единой книги. Чемодан Есенина, единственная его личная вещь, был раскрыт на одном из соседних стульев. Из него клубком глянцевитых переливающихся змей вылезали модные заграничные галстуки. Я никогда не видел их в таком количестве. В белесоватом свете зимнего дня их ядовитая многоцветность резала глаза неуместной яркостью и пестротой»210. – Эти галстуки, наверное, выбирала для него Айседора, там, в дорогих парижских магазинах, может, на бульварах Берлина или в Нью-Йорке, в СССР того времени просто не могло быть таких галстуков.
Есенин не оставил никакого объяснения случившегося, только написанное его кровью четверостишье:
Кому он это написал? О ком думал? Особенно поражала жестокость, с которой Сергей Есенин расквитался с жизнью, сначала он перерезал вены, а когда, поняв, что смерть задерживается, повесился.
Через сутки гроб с телом Есенина, усыпанный цветами, стоял в маленькой комнатке Союза писателей на Фонтанке. Пустили желающих попрощаться, и они проходили длинной, печальной, казалось, бесконечной процессией. Кто-то останавливался у гроба подольше, кто-то шел дальше, рыдая в голос. Сбылась мечта Есенина, теперь все газеты только и делали, что славили его на все лады, называя талантливейшим лириком эпохи, сразу же начали искать его еще не изданные стихи, да и изданные уходили со свистом. А мертвого поэта уже ждала столица.
«Когда я шла за закрытым гробом, казалось, одно желание было у меня – увидеть его волосы, погладить их. И когда потом я увидела вместо его красивых, пышных, золотых волос прямые, гладко причесанные, потемневшие от глицерина волосы (смазали, снимая маску), мне стало его безгранично жалко, – пишет А Миклашевская, встретившая гроб с телом поэта в Москве, – Есенин был похож на измученного, больного ребенка. Все время, пока гроб стоял в Доме печати на Никитском бульваре, шли гражданские панихиды. Качалов читал стихи. Зинаида Райх обнимала своих детей и кричала: “Ушло наше солнце”. Мейерхольд бережно обнимал ее и детей и тихо говорил: “Ты обещала, ты обещала…”»
Осталась фотография, на которой возле тела Сергея Есенина стоят Зинаида Райх, Всеволод Мейерхольд, сестра Екатерина и мать Татьяна Федоровна. В день похорон матери Есенина дали возможность проститься с сыном, для этого пришлось закрыть все двери, не позволяя никому мешать им.
…Последнее время, Айседора ощущала свою неуместность в СССР, нет, не так она представляла себе страну победившей революции. Она-то всем расписывала, что в свободной стране люди должны и двигаться и дышать свободно. Но молодежь интересовало не гармоничное развитие души и тела, а прежде всего политическое воспитание. В школе почти не топили, да и с любимым человеком не сложилось. Навсегда улетая из Москвы, Айседора в последний раз предложила Сергею Есенину начать все сначала. Снова отправиться на поиск переводчиков и издателей, напомнить о себе в иностранной прессе, но Есенин отказался.
