Книга Походный барабан - Луис Ламур

Сама идея молитвенного коврика была внове, хотя мусульмане, будучи вне дома или в дороге, отмечали небольшие площадки, чтобы не подпустить к себе посторонних во время молитвы. Часто такие площадки отмечали прутиками или камешками. Несмотря на то, что мусульманская религия имеет много общего с христианской или иудейской, ибо все они — Люди Завета, истинный мусульманин никогда не станет молиться там, где почву сделали нечистой стопы иудеев или христиан.

При отсутствии воды верующий омывает руки песком или землей, ибо перед молитвой полагается совершить омовение. При нем должен быть «киблех» — небольшой компас, чтобы определить, в какой стороне находится Мекка, и «тесбет» — четки.

Благочестивый мусульманин молится пять раз в день; молитве предшествует омовение лица, рук и ступней ног. Водой должны быть очищены уши, которые слышали зло. Омываются глаза и уста, которые видели или произносили зло. Когда мусульманин моет руки, он зачерпывает воду ладонями, как чашей, и поднимает их, чтобы вода стекала к локтям.

От этого обычая омовения рук перед молитвой мы, врачи, заимствовали манеру мыть руки именно таким образом — от кистей к локтям, поскольку существовал обычай сотворять молитву перед каждой операцией.

После омовения правоверный должен опуститься на колени на отмеченное место или на коврик, склонившись ниц так, чтобы коснуться коврика лбом.

В годы жизни Мухаммеда существовал обычай поворачиваться при молитве в сторону Иерусалима, но после смерти пророка стали молиться, обращаясь в сторону Мекки.

Приверженцы различных религий с древнейших времен пользуются при молитвах циновками или ковриками, так что идея эта для араба, турка или перса не нова.

Молитвенные коврики, выставленные на продажу в Табризе, были прямоугольными, с замысловатой отделкой по краям, украшенным изящным растительным узором. В головной части, внутри каймы, имелась полоска шириной около четырех дюймов и длиной не менее двух футов, где была начертана стилизованными буквами цитата из Корана по-арабски. Ниже этой полоски, образуя фон для молитвенной арки, располагалось поле сапфирово-синего цвета, по которому вился сложный узор.

Молитвенная арка, или ниша, на ковриках стиля «гюрдес» имела посредине высокий шпиль и подчеркнуто выделенные заплечики. По бокам арку поддерживали две колонки, а в центре арки находилось изображение подвешенного священного храмового светильника.

Расцветка ковриков «гюрдес», которые я видел в Табризе, была неяркой, но красивой. Коврик, который я купил, только что закончили; он был соткан из шелка с небольшими включениями шерсти. Если бы его соткали только из шелка или, наоборот, из чистой шерсти, то он был бы совершенен, но ничто в мире не совершенно, кроме самого Аллаха, так что добавление узоров из другого материала свидетельствовало о смиренности ткача. Синие, светло-зеленые и желтые тона коврика были чрезвычайно красивы, а когда его поворачивали под разными углами к свету, он начинал мерцать, словно мираж в пустыне.

Коврик ткали таким образом, чтобы при молитве ворс ложился в направлении Мекки.

Эти ковры меня очаровали, и я бродил по базару, рассматривая различные мысли и мотивы, выраженные в узорах и тканье. В некоторых довольно ясно ощущалось китайское влияние. Контакты с китайцами поддерживались в этих местах издавна. Уже несколько веков корабли из Катая приходили в Персидский залив, и в Константинополе, как и здесь, мне приходилось видеть бронзовые и керамические изделия из Сины[27].

На рынке были выставлены самаркандские ковры, некоторые с узором из листьев гранатового дерева — хеттским символом вечной жизни и плодородия. На других основным мотивом узора была сосновая шишка — китайский символ долголетия; нередко встречался и кипарис, который сажают на мусульманских кладбищах. В древности считалось, что кипарисовые ветви, оставленные на могилах, продолжают оплакивать умерших. Кипарис издавна считался священным в Персии; его почитали огнепоклонники, от которых Персия и получила свое имя, ибо высокий, стройный силуэт кипариса символизировал пламя.

В Кордове я видел множество восточных ковров сказочной красоты и высочайшего качества. Просто не верилось, что руки человеческие могут уместить на каждом квадратном дюйме несколько сотен узелков. Коврик, который я в конце концов выбрал для себя, содержал пятьсот сорок узелков на квадратный дюйм; однако это было ничто по сравнению с такими чудесами, как дворцовый ковер, вытканный для приемного зала в Ктесифонте и изображающий сад. Некоторые из них имели по две с половиной тысячи узелков на квадратном дюйме — просто неимоверное число.

Изображение сада довольно обычно для персидских ковров; слово «парадиз», обозначающее во многих языках рай, — персидское и означает «сад, обнесенный стенами».

Хатиб нашел меня на базаре, уже обеспокоенный моим отсутствием, и напомнил о встрече с эмиром. С коврами получилось точно так же, как и с гончарными изделиями, и с книгами. Я был очарован идеями и символами, выраженными в узорах и фактуре вещей.

Через час после ухода с базара я явился во дворец эмира Масуд-хана. На возвышении в дальнем конце приемного зала был накрыт низкий стол, уставленный всевозможными фруктами и яствами. Едва я вошел в зал, как появился сам Масуд-хан, и мои ожидания рассыпались в прах.

Вместо дородного эмира, которого я рисовал в своем воображении, толстощекого, толстозадого и толстобрюхого, передо мной предстал худощавый человек с ястребиным лицом и холодно смерил меня проницательными черными глазами.

Это был не праздный чиновник, жиреющий на деяниях других людей, а воин, жилистый и суровый. От него словно распространялся запах крови и седла, и я понял, что должен вести себя с величайшей осторожностью.

— Для меня большая честь встретиться с ученым, обладающим столь великим знанием, — вкрадчиво проговорил он, а затем резко спросил:

— Ты действительно врач?

— Действительно, — ответил я.

А затем добавил:

— А ты действительно эмир?

Глава 49

Он улыбнулся с неподдельным юмором, хотя юмором волчьим, в котором была немалая доля язвительности:

— Неплохо сказано!

Сел к столу и подал мне яблоко.

— Думаю, мы подружимся.

— Ученый — всегда друг эмиру, — ответил я, — иначе он не настолько мудр, чтобы заслуживать имя ученого!

— Ты должен простить мне мое невежество, — произнес Масуд-хан, — однако я считал, что знаю имена всех наиболее знаменитых ученых. Какая жалость, я столь мало знаю о том, что совершил ты!

Подозревает ли он меня? Да, подозревает, и потому опасен, ибо такой человек будет действовать в соответствии со своим убеждением. Не исмаилит ли он? Может быть, он союзник и друг Синана?

— Как мог ты знать обо мне? Обо мне, который всего лишь наименьший среди слуг Аллаха? Мой родной город — Кордова, а в Кордове, чтобы приобрести известность, нужно быть действительно великим ученым. Однако я поддерживал там знакомство с Аверроэсом, и Иоанн Севильский был мне другом.