Книга Бриллианты на шее. Элита истребительной авиации Люфтваффе - Михаил Зефиров

За десять с половиной лет, что Хартманн провел в советском плену, его жена послала ему 350–400 писем, из которых он получил не более сорока. Так, только в мае 1946 г. он узнал, что еще 21 мая 1945 г. у него родился сын, которого назвали Петер. Малыш не смог пережить тяжелые и голодные послевоенные годы и умер в возрасте двух лет и девяти месяцев, но Хартманн узнал об этом лишь в феврале 1948 г. – два года спустя. В 1952 г. от воспаления легких умер его отец доктор Альфред Хартманн, и снова он об этом узнал лишь год спустя.

На Хартманне, казалось, испробовали все методы, но тот был готов умереть, но не сдаться. В 1949 г., находясь в очередной раз в карцере, он объявил голодовку. В течение трех дней он отказывался от куска хлеба, который был положен ему на день. На четвертый день Хартманна выволокли из камеры, чтобы принудительно накормить. Пока двое охранников крепко держали его, врач вставил ему в горло трубку, через которую текла сладкая яичная смесь. И так продолжалось 27 дней.

Тем временем еще в апреле 1947 г. в Москве состоялась конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, на которой было принято решение о репатриации немецких военнопленных до конца следующего 48-го года. На деле же репатриация затянулась до 1950 г. К тому же от нее на основании Постановления Совета Министров СССР от 2 августа 1947 г. были отстранены лица, служившие в частях СС, СД и гестапо, интернированные, на которых имелись компрометирующие сведения, а также все военнопленные генералы и старшие офицеры.

Затем в сентябре того же 47-го года Совет Министров СССР принял постановление о проведении судебных процессов над бывшими военнослужащими вражеских армий. После решения о сроках репатриации массовое осуждение военнопленных, превращавшихся таким образом в преступников, на которых не распространялись никакие международные конвенции и договоренности, обеспечивало еще на продолжительный срок наличие нескольких десятков тысяч рабочих рук, в которых Советский Союз тогда остро нуждался.

В конце 1949 г. в барак, где содержались Хартманн и другие оставшиеся пленные, явился офицер из администрации лагеря. Его сопровождала вооруженная охрана. Он залез на скамейку и начал читать заявление советского правительства. Оно содержало обвинения в зверских убийствах женщин и детей, уничтожение советского имущества и другие знакомые тирады в пропагандистском стиле Ильи Эренбурга. Далее шел длинный список фамилий, среди которых был и «Эрих Хартманн, майор, Люфтваффе». А в заключение пленные услышали: «… все вышеперечисленные военнопленные с этой даты, по распоряжению Советского Правительства и в соответствии с советскими законами, считаются военными преступниками. Как военные преступники, эти военнопленные лишаются защиты Женевской конвенции и Международного Красного Креста и как преступники осуждены по советским законам. Все вышеуказанные военные преступники приговорены к 25 годам принудительных работ».

В толпе пленных раздался недовольный ропот. Они двинулись вперед к читавшему эту бумагу, но охрана передернула затворы авто матов, и все застыли на месте. В полной тишине офицер закончил: «Каждый военный преступник в ближайшие дни получит собственное обвинительное заключение. Это все».

На следующей неделе заключенные – теперь их уже не называли военнопленными – по очереди представали перед судом советского военного трибунала. Конечно, никакого суда в нормальном смысле не было. Заключенным просто предъявляли обвинительное заключение и тут же решение трибунала, в которое уже заранее был вписан стандартный приговор.

Спустя еще неделю ежедневная газета в Штутгарте поместила фотографию Хартманна. Она была сделана в самом конце войны – улыбающийся молодой пилот в летной куртке и с Бриллиантами на шее. В небольшой заметке сообщалось, что он приговорен в СССР к 25 годам принудительных работ как военный преступник.

Теперь Хартманн стал обыкновенным заключенным и лишился остатков прав, положенных военнопленному согласно Женевской конвенции. Однако борьба между ним и советской системой на этом не закончилась. В мае 1950 г., на следующий же день после прибытия в лагерь в Шахтах, где над воротами красовался лозунг «Наш труд делает Советский Союз сильнее», он отказался выйти вместе с остальными на работу в угольную шахту. И снова карцер, но на этот раз бессрочный – «до тех пор, пока не согласится работать».

На пятый день вечером колонна заключенных возвращалась из шахты обратно в бараки. Они проходили мимо караульного поме щения, а карцер как раз находился рядом с ним. В открытую дверь заключенные увидели, что Хартманн сидел на стуле, связанный по рукам и ногам. Двое солдат держали его, а третий, схватив за волосы, запрокидывал его голову назад. Таким способом охрана пыталась принудительно накормить строптивого подопечного, который в очередной раз отказался есть.

На следующее утро в лагере вспыхнул мятеж среди бывших немецких военнопленных. К счастью для всех, он завершился без кровопролития. Однако Хартманна, послужившего его катализа тором, сразу же отправили в тюрьму в Новочеркасске. Там он пять из девяти последующих месяцев провел в карцере.

Осенью 1952 г. его отправили на Урал, в лагерь в городе Дегтярск, в 34 км юго-западнее Свердловска (ныне Екатеринбург). Там он был помещен в штрафной барак – тюрьму в тюрьме, отделенную от ос тальной территории лагеря высоким забором с проволочным заграждением. В нем содержались всего 25 бывших военнопленных, – особо «ценные» люди, чье положение в Третьем рейхе и просто родственные связи в Германии советские власти еще надеялись как-то использовать. Находясь в этом бараке, Хартманн подружился с бывшим адъютантом фюрера Отто Гюнше и майором графом Зигфридом фон дер Шуленбургом, родственником последнего немецкого посла в СССР.

В октябре 1954 г. он снова оказался в Новочеркасске. К тому времени из писем из дома, которые он иногда получал, и обрывков новостей, просачивавшихся через охрану, ему стало ясно, что в Западной Германии набирает силу мощное движение за освобождение пленных, все еще удерживаемых в СССР. Его мать фрау Элизабет Хартманн написала несколько писем Сталину и Молотову с просьбой отпустить ее сына, но они остались без ответа. Она написала вновь избранному канцлеру ФРГ Конраду Аденауэру, и тот лично ответил ей. Канцлер писал, что существует надежда добиться освобождения ее сына в ближайшие месяцы и что правительство обеспокоено судьбой немецких пленных в Советском Союзе.

В сентябре 1955 г. состоялся официальный визит Аденауэра в Москву. Одной из главных тем, поднятых им в ходе переговоров, стал вопрос о немецких военнопленных. Хрущев поначалу утверждал, что в Советском Союзе вообще больше нет немецких военнопленных, но канцлер представил ему пофамильный список, и тот в конце концов был вынужден согласиться. Кроме того, Аденауэр привез с собой просьбу об освобождении всех пленных, которую подписали миллионы немцев. В результате один из пунктов немецко-советского соглашения, подписанного в Москве, предусматривал освобождение всех немецких военнопленных, удержи ваемых с 1945 г. в СССР.