Книга Николай 2. Расстрелянная корона. Книга 2 - Александр Тамоников

Беркутов пожал плечами и сказал:

– Я видел только грузовик, легковой мотор с Юровским, десять человек, как понимаю, похоронной команды и восьмерых подчиненных вот этого мерзавца.

Покровский вонзил острый, как клинок, взгляд безжалостных глаз в Волкова.

– Куда?

– Точно не знаю. Слышал, на Ганину яму.

Это место находилось почти в девятнадцати верстах от Екатеринбурга по Старокоптеловской дороге, возле поселка Шувакиш и деревни Коптяки. Ганина яма раньше использовалась как рудник, но в начале двадцатого века была заброшена.

– Тела должны сбросить в шахту?

– Богом клянусь, не знаю.

– Не тронь Господа! Поручик Беркутов!

– Я!

– Развяжите эту сволочь и поставьте на ноги.

– Нет! – закричал Волков. – Не надо, я не убивал никого!

Убийца, у которого руки были по локоть в крови, не желал умирать. Он боролся за жизнь до конца. Едва поручик срезал веревки, Волков вскочил на ноги и метнулся в кусты. Покровский мог бы и не стрелять, за кустами начиналась топь, но он выхватил наган и всадил две пули в затылок беглецу. Федор Волков с пробитым черепом упал через куст в черную воду. Топь тут же утянула его в свои бездонные черные глубины.

Выстрелы услышали люди, заржали лошади.

Во двор при оружии выбежали все офицеры Покровского, разведывательная группа во главе с капитаном Бартовым и казаки.

– Что случилось, князь? – спросил Бартов и отшатнулся, увидев лицо Покровского, бледное, перекошенное гримасой неестественной боли и в то же время отчаянной решимости.

– Господа, около двух часов ночи в Екатеринбурге большевики расстреляли императора, всю его семью и прислугу.

– Что? Как? Этого не может быть!

– Это так, господа.

Наступила зловещая тишина, в которой тихий вопрос капитана Бартова прозвучал громче выстрела:

– И что теперь?

– Души невинно убиенных жаждут возмездия. Если мы не смогли спасти семью, то должны отомстить за нее. Впрочем, это мое решение. Каждый из вас вправе сделать свой выбор. Я пойду в город даже один.

– Зачем вы так, Алексей Евгеньевич? – с укором проговорил капитан Фролов. – Если идти, то всем. Я прав, господа?

– Странный вопрос, – сказал граф Дольский. – Конечно, мы идем с вами.

Вышли вперед офицеры разведывательной группы:

– Ведите нас, князь.

– Мы с вами. – Казаки примкнули к офицерам.

Покровский осмотрел всех.

– Вы должны понимать, что из города нам не вырваться. Там нас ждет смерть.

– О чем вы говорите, князь? – воскликнул Кириллин. – Ведь мы же присягали государю, давали клятву не жалеть ни крови, ни самой жизни. Настала пора исполнить свой долг до конца.

– Тогда всем надеть форму, ордена, знаки отличия! Вооружение полное, выход через десять минут.

Подъехав к Уралсовету, Юровский и Никулин вышли из машины. Рядом встал отряд Волкова.

– Так что, Яков Михайлович, можно и отметить избавление России от царя-кровопийцы? У меня хорошая водочка есть! А часов в десять отправим к шахте людей Ермакова с бензином и кислотой. От трупов венценосной семьи и их лакеев не останется ничего.

– Ты не спеши, Григорий. Чую, не ушла от города разведгруппа. У ее командира наверняка была связь не только с Белым. Жаль, не удалось его допросить. А если это так, то разведгруппа скоро узнает о случившемся и будет в городе.

– А смысл, Яков Михайлович? Я допускаю попытки освободить царскую семью, но теперь, после расстрела, кого спасать? Трупы? Кому они нужны?

– Офицеры давали присягу. Теперь им терять нечего.

– Но это же безумие!

– Для нас – да, для них – исполнение долга. Так что давай в ЧК, расставь охрану на этажах да пулеметчиков побольше, а я организую позиции здесь.

Юровский лично разместил людей в здании Уралсовета. В окнах второго этажа было выставлено шесть пулеметов. В ближайшем проулке укрылся полуэскадрон.

Позвонил Никулин и доложил:

– Мы в ЧК готовы, Яков Михайлович.

– Сколько пулеметов поставил?

– Два в доме, столько же на улице с отделениями стрелков. Во дворе взвод кавалеристов. Всего около пятидесяти человек, готовых к бою.

– Ждем!

– И долго?

– Как объявлю отбой.

Но этой команды Юровский так и не подал.

Отряд Покровского вихрем влетел в утренний Екатеринбург. На своем пути он смял заставу, вырубил разъезд и вырвался на проспект саженях в ста от Уралсовета. Внезапное появление отряда с шашками наголо, в мундирах, при погонах и орденах, ошеломило красноармейцев. Среди них началась паника. Издали отряд из пятнадцати всадников казался внушительным.

– Белые! – закричал кто-то снизу. – Не меньше сотни!

Юровский бросился в комнату, где стояло два пулемета.

– Чего застыли, мать вашу? Огонь!

Ударила пара «максимов», за ними еще четыре.

Отряд словно споткнулся. Первым, простреленный очередью вместе с конем, рухнул на мостовую князь Покровский, за ним Фролов, Бартов, Лыкарин. Откинулся на спину окровавленный поручик Соловьев. На него налетел конь Дольского. Сам граф с разбитой головой откатился к бордюру. Пали офицеры разведгруппы, пошедшие в обход убитых товарищей.

К зданию, в мертвую зону, где их не могли достать пулеметы, прорвались Беркутов, Кириллин, подъесаул Горин, вахмистр Шатов и урядник Верстов. Тут из переулка показалась красная конница.

Офицеры и казаки пошли в лобовую. Они ворвались в ряды противника, сбили с коней встречных и поперечных, но силы были не равны.

Последним, весь окровавленный, рубил врага подъесаул Горин. Виртуозно владея шашкой, он валил одного красноармейца за другим.

Грянул выстрел, второй. На секунду Горин замер с поднятой шашкой, получил пулю в сердце, и его, уже мертвого, срубили красноармейцы, осатаневшие от крови и страха перед, казалось бы, неуязвимым казаком.

Когда все закончилось, они потащились во двор, стали собирать убитых и раненых.

На улицу вышел Юровский в сопровождении десяти солдат. Он боялся даже мертвых офицеров и казаков, поэтому приказал солдатам колоть всех штыками, сам же не сводил с них ствола своего кольта.

Изувеченные тела свалили в кучу перед зданием.

Прибыли Голощекин и Белобородов.

Юровский доложил им о бое.

Большевики совместно приняли решение не будоражить народ, вновь тихонько подогнать «Фиат» и вывезти трупы за город.

Никто не обратил внимания на старого казака, стоявшего за деревом. Левой рукой Авдей Гаврилович вытирал старческие скупые слезы, правой крестил тела. Отец прощался со своим сыном.