Книга Ангел Рейха - Анита Мейсон

– Вы можете остаться и помочь.

Он вынул из коробки шприц и ампулу, быстрым движением отломил у нее кончик, так же быстро наполнил шприц и воткнул иглу в руку генерала. Закатал синюю штанину и скальпелем взрезал пропитанное кровью голенище кожаного ботинка. Потом, взяв один из набора блестящих инструментов, принялся удалять из ноги все инородные тела, глубоко засевшие в раздробленной ступне.

В течение часа я держала инструменты, подавала инструменты и наблюдала.

– Первый пациент, которого я принимаю здесь, – сказал он.

Доктор Штумпфеггер сказал, что является личным врачом Гитлера, но, поскольку в этом качестве ему делать нечего, он устроил в одном из помещений бункера пункт первой помощи.

– Вчера я лечил солдата двенадцати лет от роду, – сказал он, зашивая генеральскую ступню.

Он нанес на багровую рану слой сильно пахнущей мази, положил сверху подушечку корпии и начал бинтовать. Мы перенесли генерала со стола на койку.

Минут через десять, когда генерал начал мотать головой и стонать, в коридоре послышались шаркающие шаги.

Подволакивая левую ногу, с напряженным лицом человека, которому каждый шаг дается с великим трудом, в кабинет вошел Гитлер.

Он поздоровался со мной и попросил подождать за дверью.

Я сидела в коридоре, пока находившегося в полубессознательном состоянии генерала производили в фельдмаршалы и назначали на пост главнокомандующего военно-воздушными силами.

Тогда я еще не знала о цели нашего путешествия. И не особо трудилась строить какие-либо догадки: приказы из Берлина давно перестали быть разумными. Но пока я, начиная чувствовать смертельную усталость, сидела в кресле по соседству с овчаркой, меня окружили люди, выползшие из укромных уголков и коридоров бункера. Они пытались рассказать мне что-то важное, но все говорили одновременно. Постепенно я поняла, о чем идет речь.

Толстяк наконец решился.

Недели две назад он отбыл со своей свитой в баварские Альпы. Двое суток назад он прислал из своего безопасного убежища телеграмму Гитлеру, в которой просил разрешения взять на себя руководство. Он всегда считался преемником фюрера и именно поэтому был неуязвим.

Очевидно, он считал, что для Гитлера, отрезанного от внешнего мира в своем подземном бункере в непосредственной близости от русских, все кончено, – и кто мог винить его? Но для Гитлера телеграмма означала только государственную измену. И, что хуже всего, в ней содержался намек на замысел Толстяка использовать свои полномочия для проведения мирных переговоров.

В приступе страшного гнева, при одном воспоминании о котором рассказчики побледнели, Гитлер приказал лишить Толстяка всех полномочий и арестовать.

Таким образом должность главнокомандующего военно-воздушными силами освободилась. И Риттер фон Грейм был одним из немногих оставшихся генералов, не опорочивших себя в глазах Канцелярии.

Возвращаясь к кабинету, я услышала голос Гитлера, натужный и хриплый, срывающийся на возмущенный крик:

– И это человек, которого я называл своим преемником; человек, на многочисленные ошибки которого я закрывал глаза! Он творил немыслимые вещи со своими военно-воздушными силами! Он погубил Германию, превратил ВВС в склад утильсырья!

Подволакивая ноги, он расхаживал по комнатушке. Сложенные за спиной руки прыгали, словно котята в мешке.

Той ночью и все последующие я спала на полу в приемной, на одеялах, найденных в стенном шкафу. Больше было негде.

По ночам в бункере было шумно как днем: постоянно ходили взад-вперед люди, неумолчно гудел и стучал генератор и глухо грохотали снаряды, попадавшие в здание Канцелярии. Лампы горели неверным тускло-желтым светом, когда не были вовсе выключены; а когда они гасли, вы могли слышать в темноте дыхание и читать мысли других тридцати человек, собравшихся в тесном бетонном склепе. Пища появлялась на столах нерегулярно, но все вроде как стыдились есть, старались делать это незаметно, и вы постоянно наталкивались на людей, украдкой жующих по углам или засовывающих в карман кусок хлеба при вашем приближении. Сон в данных обстоятельствах тоже казался неуместным или даже непристойным; поэтому никто толком не спал и толком не бодрствовал. Сам Гитлер уже много лет имел обыкновение ложиться в пять часов утра и вставать в полдень. Говорили, сейчас он вообще практически не спал.

Мне самой в первую ночь не давали заснуть стоны генерала, страдавшего от обострившейся боли в раненой ноге, усилившийся артобстрел и голос, прорывавшийся сквозь туман, в котором я блуждала, и возвращавший меня к действительности. Я уже много лет знала этот голос. На протяжении почти половины моей жизни он обещал, угрожал, призывал и едко насмехался. Умный голос. Он заставлял вас усомниться в очевидном. Заставлял понимать вещи, которые казались вам слишком сложными. Заставлял поверить в невероятное.

Он пугал вас, поскольку был таким умным. Вы надеялись, что он не решит поднять вас на смех.

В конце концов он лишал вас способности мыслить здраво, и вы хотели лишь одного: бежать от него подальше. Но никогда не могли этого сделать.

Я лежала и слушала голос министра пропаганды, доносившийся из-за перегородки.

Он беседовал сам с собой. Он говорил, расхаживая по своей тесной комнатушке. Я улавливала секундную нерешительную заминку всякий раз, когда он делал шаг вперед изуродованной ногой.

Казалось, он старался что-то четко сформулировать; словно его мысль обретала ясность, когда он выражался ясно.

Я вылезла из-под одеяла и отправилась на поиски чего-нибудь почитать.

Приключенческий роман, недавно лежавший на кресле в коридоре, исчез. Пес тоже. На месте пса теперь сидел майор СС с исхудалым лицом. Я заговорила с ним, но он, похоже, не слышал меня и не видел. Я оставила его в покое и пошла в туалетную комнату выпить воды, но воды в кранах не было, поэтому я вернулась в свою постель.

Голос за перегородкой продолжал искать слова, исполненные смысла.

Я проснулась в сыром воздухе, пахнувшем штукатуркой, и пошла взглянуть на генерала. Он пребывал в раздражении и хотел встать с постели. Он настоял на том, чтобы я помогла ему добраться до одного из кресел в коридоре. Через полчаса он попросил меня проводить его обратно до кровати.

Все в бункере только и говорили что о бесчестном поступке Толстяка. В возмущенных интонациях легко угадывалось удовлетворение. Толстяк уже давно сорвался с привязи. К тому же тема была благодатная. Меня заставили рассказать историю о нашем полете в Берлин и о бронебойной пуле, угодившей в ногу генералу, но после того как я повторила все по пятому разу, интерес слушателей угас и разговор вернулся к прежнему предмету. Толстяк, как ни крути, заслуживал большего внимания. В бункере было лишь две темы для разговоров, к которым возвращались снова и снова: Толстяк и продвижение армии генерала Венка.

На прошлой неделе Кейтель покинул бункер, чтобы разыскать Венка и приказать ему прийти на помощь осажденному Берлину. Теперь все ждали Венка – со дня на день, с часу на час. И со дня на день, с часу на час мнение менялось. Венк не придет: на спасение нет надежды. Венк совсем рядом: на подступах к городу уже видели передовые танковые части Двенадцатой армии.