Книга Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Отец сам угасает, и это сообщает его просьбе безотлагательность последней воли умирающего. Я быстро смиряюсь с тем, что свадьбы не избежать; моя жизнь стремится к этому концу с неотвратимостью потока, мчащегося с горы к морю. Когда Виктор невесело делает мне предложение, я так же невесело отвечаю согласием. Свадьба назначена на последний день августа, через три недели.

Ева, надо думать, была женой Адама по рождению. Или ее тайно сочетал с ним Творец? Адам хотя бы просил о ней?

…августа 179…

Утром проливной дождь, затем весь день влажная жара. Спала плохо. Всю ночь мучил вопрос: почему Новый Иерусалим не нуждался ни в солнце, ни в луне? Не хотела бы жить там, где нет ни солнца, ни луны. Ночью, когда весь дом спит, зажигаю свечу и украдкой спускаюсь в библиотеку, чтобы прочитать это место. Там говорится, что город не нуждался в свете солнца или луны, «ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец»[58].

И все же я предпочитаю солнце и луну. Почему нам говорят, что они не нужны нам? Не верю этим словам. Думаю, нас отдадут во власть sol niger — черного солнца.

Ньютон верил, что Великое Делание может быть пророческим шифром, скрывающим истинный смысл Священного Писания; а что, если все наоборот? Если Священное Писание есть ключ к Великому Деланию? Может ли кто сказать, какое из предположений — метафора другого?

В доме невообразимая суета. Странное ощущение… Виктор и я словно живые статуи посреди сцены, на которой разворачивается действие. Вокруг нас идет суматошное приготовление к событию, центром коего будем мы; каждый день принимаем визитеров с поздравлениями; все стараются угадать и исполнить наши желания. Праздник продуман до мелочей, и все собираются повеселиться вволю. Но нас ничто не трогает, ничто. Мы — статуи; мы оба знаем: то, что другим видится как настоящее и воплощенное счастье, может развеяться как дивный сон, не оставив в сердце иного следа, кроме горького сожаления.

Церемония произойдет в замке; совершит ее Шарль. Празднество, которое последует за нею, будет счастливейшим днем для этого печального дома за многие годы. Ради здоровья Виктора отец желает, чтобы мы отправились в долгое путешествие. Отец умирает; он хочет, чтобы нас не было в час его смерти. Он желает нам счастья, а не скорби. Сразу после полудня мы отбываем на пристань, чтобы, переправившись через Женевское озеро, держать путь на виллу на озере Комо, которую отец оставил мне в числе прочего наследства. Нашу брачную ночь мы с Виктором проведем в Эвиане, в гостинице, откуда открывается величественный вид и на отроги Юры, и на Монблан.

С каждой ночью я сплю все беспокойней. Даже не сплю, а лежу в каком-то полузабытьи. Лауданум больше не помогает; мне слышатся звуки… странный гром где-то за горами…

…августа 179…

Спала дурно. Ветреный, прохладный день. Ночью вновь слышался шум. Не просто шум — беспорядочный грохот, похожий на грохот пушек; но никаких слухов о том, чтобы поблизости шли бои. Шум поднял меня с постели в поисках его причины. Кажется, что он раздается с неба. Гляжу в окно, но в природе все тихо, даже ветерка нет. За завтраком спрашиваю, слышали ль другие; все говорят, что не слышали.

Этим утром неприятный запах в воздухе: будто ламповая гарь, только резче, — и снаружи чувствуется сильней, нежели в доме. Наверное, горят камфарные деревья…

…августа 179…

Встаю поздно, чувствую себя разбитой, словно бродила с сумерек до рассвета.

Ночью вновь не смогла уснуть. Голова беспрестанно кружилась. Если б время было рекой, не уносило б оно нас с большей легкостию вперед, нежели назад? Не знаю, зачем трачу время на подобные мысли.

И опять ужасный грохот, словно что-то свалилось с неба на крышу… скрежещущий звук металла, как сотни плотницких пил, только с невероятно огромными зубьями. Если б металл мог кричать, то, наверное, кричал бы таким голосом. Железным голосом. Подхожу к окну, смотрю. Звезд нет. Вместо них числа. Все небо исписано сияющими числами.

Если б время было рекой…

«Книга природы написана числами», как сказал отец. Но звезды куда красивей.

Слышу, часы в замке пробили дважды: раз и, в отдалении, второй. Возвращаюсь в спальню, ложусь и начинаю плакать, зная, что звезды отняли навсегда.

Я должна попытаться

. . .[59]

…августа 179…

Виктор вернул мне миниатюру с моим портретом, который матушка нарисовала на смертном одре. «Я хочу изобразить тебя гордой и сильной, — сказала она, — женщиной независимой, хозяйкой самой себе».

Думаю, матушка была пророчицей. Думаю, она увидела смерть мира.

Я больше не та женщина, какой она видела меня. Не Элизабет. Я Лилит, первая, кто пострадала через Мужчину.

…августа 179…

Гнетущее утро. Мучительно болит голова. Долго лежу в постели. Мне виделись огромные предметы, летевшие по небу; это они издают все эти звуки. Не птицы, а неживые предметы, скользящие в воздухе. Громадные и металлические. Мне попадались рисунки воздушных шаров; но это что-то совершенно другое. Вот что я видела —[60]

Когда начинаю вспоминать увиденное прошлой ночью, это не похоже на воспоминание сна. Не думаю, что я спала. Я не спала, но это не могло быть в реальности. Ни сон, ни реальность. Голова кружится, кружится.

Приезжает Франсина. Болтаем о моем приданом; я должна буду надеть матушкину фату и свадебное платье. Все это мне малоинтересно. Франсина говорит, что я неважно выгляжу; она беспокоится за меня. «Ты правильно решила, — убеждает она меня, — Ты сделаешь Виктора счастливым, а он сделает счастливой тебя». Я спрашиваю: упоминал ли когда-либо Шарль в своих проповедях «громкий голос, как бы трубный»?[61]Спрашиваю: что такое эта «труба»? Она не может ничего сказать. Спрашиваю: как святой Иоанн сказал бы о часах, будь ему такое откровение? Как он сказал бы о паровом двигателе? Как сказал бы о телескопе синьора Галилея?

…августа 179…

С тех пор как я узнала Адама, я брежу. Но где пребывает наш ум, когда мы сходим с ума? Так однажды спросила Серафина. Не могу вспомнить, как она сама ответила на свой вопрос. Где сейчас мой ум?

Просыпаюсь прошлой ночью и понимаю, что летаю над Юрой, подобно птице. Я могу видеть сквозь землю. Я вижу под землей огромное кольцо огня. Людей в середине подземного огненного круга, лихорадочно работающих, как тролли. Не шахтеров, нет, они не шахтеры. И светят им не шахтерские лампы, не свечи. Они подожгли землю изнутри. Она сияет огненными красками. Воздух вокруг потрескивает. Воздух насыщен электричеством, оно обжигает мне кожу. Электричество вырвалось в мир! Оно повсюду. Спрашиваю, что делают эти люди, над чем трудятся в тысяче футов под землей. Голос отвечает: «Ищут философский камень». Звучит другой голос: «Они знают имена всех вещей». Следом третий голос: «Они разрушают мир».