Книга Громов: Хозяин теней - Екатерина Насута

слабым. Он вяз в этом, пронизанном тенями, воздуха. И я понимал, что не могу.

Ничего не могу.

Или…

Ещё одна пуля.

Только… если та сила не берёт, то, может, попробовать свою? Найти её, внутри, я ведь пронизан тенями, и скатать шарик мысленно. И прицепить его к пуле.

К револьверу.

Руки мои стремительно поросли мхом, вроде того, который я поглотил в больничке. А револьвер, коротко гавкнув, выплюнул уже не пламя, но будто потянул нити тени от меня к твари. И пуля вошла в неё.

Не сквозь.

А в неё.

Будто эти нити взяли и соединили две части бытия, поставив нас с Тенью на один уровень. Она, кажется, и сама удивилась.

Если у теней есть мозги…

Пуля ударила в голову. И застряла в ней, расколовшись изнутри. Именно тогда и ударил от неё свет, тонкими полосами, словно иглами. Хлынула кровь, а тварь заорала. Её голос теперь уже вибрировал, разматывая мои мозги по черепной коробке. И я дышал, раскрыв рот, широко и тяжко, чувствуя, как от звука этого раздирает тело.

И кровь того гляди закипит.

Ничего… как-нибудь.

Ещё одна пуля… которая? Есть запас… или уже нет. Револьвер сухо щелкнул и я не нашёл ничего лучше, как просто швырнуть его в тварь.

А та…

Та истекала чёрной кровью. Раны от пуль расползались, будто и тех капель света, которые в них влили, было достаточно… а ещё я чувствовал, как по связавшим нас нитям идёт сила.

Ко мне…

И поток был столь велик, что закружилась голова… не справлюсь. Слишком здоровая, слишком… в углу завозился Метелька, и тварь, до того замершая, будто выстрелы и сила моя её парализовали, тоже очнулась. По телу её прокатилась дрожь, точно судорога.

А потом она резко и вдруг изменилась.

Рыхлые нити стали плотнее.

И сама Тварь уменьшилась.

Теперь она походила не на змею, но на… Зорьку? Только здоровую, выше себя да и любого человека, массивную, нелепую, будто форма, по которой Зорьку отливали, взяла да треснула в процессе. И содержимое выплеснулось, потекло да и застыло, как уж есть.

Руки качнулись.

И поднялись.

И поток силы замедлился, а потом словно тварь сообразила, что происходит. Скрюченные пальцы ухватились за эти нити и дёрнули на себя.

Э нет!

— Х-хрен тебе… — я вдруг понял, что вот не справлюсь.

Сам не справлюсь.

Был бы ещё револьвер… а так… и моя тень тоже поняла, выскочила и встала между тварью и мной. Она вздыбила перышки-тьму, и спину выгнула, и зашипела угрожающе. А тварь ответила высоким вибрирующим голосом…

— Метелька, ты… как?

— Х-реново, — Метелька встал на четвереньки.

— К двери ползи, сейчас они…

Договорить я не успел. Моя тень, оттолкнувшись, бросилась к Зорьке и вцепилась когтями и клювам в её горло.

Та махнула рукой, пытаясь сбросить тень, но та распласталась черною кляксой, впиваясь, вгрызаясь в тело. И поток силы опять поплыл ко мне. И от меня — к тени. Вот так… мы сожрём эту тварь…

— Нож! — крикнул я, потому что стоять и просто ждать смысла не было. И Метелька понял. Он кинул нож, а я чудом, не иначе, поймал. Так… теперь снова потянуть из себя силы, пытаясь как-то оплести ею клинок, представляя, будто сила эта — тончайший платок.

И подобраться.

Воткнуть в ногу или что там… тварь заворчала, но кажется, мой тычок ей, что слону дробина… ничего. Я снова попробую. Встану и…

— Беги! — ору Метельке. — За батюшкой… за кем-нибудь.

И тот, снова замерший было, на карачках ползёт к заветной двери. Слышу, как он матюкается, кляня всё на свете и меня в том числе, но ползёт. А я бью. Просто тычу ножом, который неудобный и мелкий, раз за разом, раз за разом. И нож входит в плоть.

Туго.

Тяжко.

Заставляя тварь вздрагивать и отвлекаться. И моя тень этим пользуется… и не знаю, сколько мы тут… сколько мы так… в какой-то момент поток силы стал мощнее, а я понял, что ещё немного и тварь отступит. Если ей есть в кого отступать.

Или…

Додумать не получилось. Тварь вдруг повернулась ко мне. И я увидел, что она смотрит.

Видит.

А ещё, что эта тварь знает. Всё знает, про меня, про Савелия Громова. И губы её растягиваются… моя тень висит на загривке, вцепившись когтистыми лапами в щёки, раздирая их. Клюв её раз за разом обрушивается на макушку, и в той образовалась приличная уже ямина. Человек бы умер.

Но тварь не была человеком.

Хотя тоже умирала.

И как любая умирающая тварь, осознавшая, что отступать ей некуда, сделала единственное, что могла — попыталась вцепиться мне в глотку. И главное, отступать мне было некуда.

Шаг.

И топчан. Стена за ним, к которой прижимаюсь. Тень визжит и, чувствуя опасность, дерет сумеречника, да тот словно и не обращает внимания ни на раны, ни на уходящие силы.

Думай, Громов.

Думай…

Силы.

Собрать… если не на нож? Если сделать из сил этих нож… форму платка получилось придать, а другую… не нож, надо что-то посерьёзнее… меч? Какой, на хрен, меч… я их только в музее и видел. А вот саблю в руках держать доводилось.

Казацкую.

Дядька Матвей хвастал, что дед его казаком был. И прадед. И сабля от них осталась… я её в гроб приказал положить, потому что… просто…

И теперь эта сабля сама собой сплелась в руке. Знакомая. Даже тяжёлая, один в один та…

— Саблей не фехтуют, — раздался в ушах тот родной голос. — Саблей рубят, Гром, так, чтоб с силой, чтоб шансов не оставить…

Я и рубанул.

Как умел.