Книга Когда Венера смеется - Стивен Сейлор

заверения в том, что Целий невиновен, были лишь ее мнением! Она также была уверена, что Целий ни за что не отравил бы Клодию. Что ж, она ошиблась в обоих случаях — Целий из кожи вон лез, чтобы убить и Диона и Клодию. Так-то Вифания судит о характерах. И мне поделом за то, что я восхищался Дионом! Что заставило тебя наконец рассказать все ей?

— То, что я услышала, как она рассказывает Клодии о том, что случилось с ней и с ее матерью, когда она была еще ребенком. Я поразилась, что она может говорить об этом с кем-то еще, кроме меня. Это заставило меня расплакаться. Вот почему я наконец решилась рассказать ей о том, что я отравила Диона, не потому что я гордилась своим поступком, а потому что не хотела иметь от нее никаких секретов. Поэтому в тот вечер, когда Клодия ушла, я рассказала ей все. Она сказала, что больше никому об этом я не должна говорить. «Даже папе?» — спросила я. «Особенно ему!» — ответила она.

Но через пару дней, после того как вы вернулись из дома Клодии, мама пришла в мою комнату, чтобы рассказать о вечеринке, как вдруг ты ворвался к нам и начал кричать на нее. Ты искал яд и обнаружил, что замок сломан, а коробка из-под яда пуста. Ты швырнул серьгу на пол — тут я внезапно поняла, где я ее потеряла. Но то, что ты говорил, звучало бессмысленно. Кажется, ты решил, что мама украла яд, чтобы зачем-то передать его Клодии…

Я застонал и покачал головой.

— Я обвинил ее в том, что она обманула меня, и она признала это — но мы говорили о разном! Я думал, что она отдала яд Клодии за моей спиной, но обман состоял в другом — она знала, что ты отравила Диона, и скрыла это от меня.

Диана кивнула.

— После того как ты в ярости ушел из дома, мама сказала мне: «Если он узнает правду, держи рот на замке. Я все возьму на себя». Но ты узнал, что это была я, правда, папа? — она говорила без сожаления, с оттенком гордости — о том, как Вифания прикрыла ее собой, и о том, как я узнал правду.

Я посмотрел ей в лицо, и при мягком дневном свете, льющемся из сада, увидел девочку с блестящими черными волосами и зачатками женской красоты.

— Не знаю, как мне поступить с тобой, Диана. Ты для меня загадка, как и твоя мама. Зачем ты это сделала? Что дало тебе силы пройти через такое?

— Как ты не понимаешь, папа? Помнишь, как мы сидели с тобой в этой комнате и ты дал мне прочитать свое письмо к Метону? Ты написал в этом письме о своей работе, о том, как ты расследуешь смерть Диона. Я спросила у тебя, почему ты непременно хочешь знать, кто его убил. Ты говорил тогда о душевном спокойствии. Ты сказал мне: «Если с кем-нибудь, кто был близок тебе, поступят несправедливо, разве ты не захочешь отомстить за него, чтобы возместить причиненный вред, если это будет в твоих силах?» Конечно же, папа! Именно это я и сделала. Я сделала это ради мамы. Ради моей бабушки, которую я никогда не знала. Неужели ты заставил бы меня отказаться от такого поступка, если бы это было возможно? Если можно было бы повернуть время вспять, неужели ты хотел бы, чтобы я осталась безучастной?

Я изучал ее лицо, смущенный, и пытался вспомнить свои обычные представления о том, что такое убийство и правосудие, справедливость и зло.

— Разве сам ты сделал бы не то же самое, папа?

На мгновение завеса тайны приподнялась. Глаза, которые глядели на меня, были так же знакомы и лишены секретов, как отражение моих собственных глаз в зеркале. Плоть от плоти, кровь от крови. Я положил руки ей на плечи и поцеловал в лоб. Из сада донеслись звуки, возвестившие, что семья собралась на обед: Экон, Менения, Метон и всепобеждающие близнецы. Я отодвинулся, еще раз посмотрел Диане в глаза и с сожалением обнаружил, что завеса вернулась на свое место. Она снова стала для меня загадкой — самостоятельное, замкнутое в себе существо, бытующее в космосе: вне моего влияния, вне моего понимания. Момент близости промелькнул, как это всегда бывает с такими моментами, словно музыка, которая, заполняя пустоту, разливается и исчезает в мгновение ока.

ОТ АВТОРА

Спустя тринадцать лет многие персонажи, принимавшие участие в суде по обвинению Марка Целия, будут, по выражению Т.П.Уайзмана, «эффектно мертвы» — Клодий погибнет во время схватки с отрядом головорезов Милона (на следующий день разъяренная толпа сожжет здание сената); Красс вместе с двадцатью тысячами своих солдат погибнет в кровавой резне, которой завершится его неудачный поход за воинской славой в парфянские земли; Помпей падет жертвой бурных событий гражданской войны; Цицерон найдет случайную смерть в дни мира. Попытки республиканского судопроизводства справиться с «политическим насилием» потерпят крах, как потерпят крах и старания Красса, Цезаря и Помпея сформировать триумвират, способный справиться с обстановкой; дело закончится властью Августов.

Царь Птолемей тоже умрет, предоставив своим детям (в том числе и прославленной Клеопатре) еще какое-то время сражаться друг с другом за обладание Египтом и отражать попытки римлян установить над страной свою власть.

Что касается Марка Целия, то он слишком часто переходил от одного покровителя к другому, пока наконец не выступил против слишком сильного врага. Не сумев убедить гарнизон солдат взбунтоваться против Цезаря в ходе гражданской войны, он пал жестокой смертью, и его честолюбивые замыслы были похоронены вместе с ним.

До наших дней сохранилась его красочная переписка с Цицероном, благодаря которой он стал любимой фигурой таких историков, как Гастон Боссиер («В исторический период, который мы изучаем, не было, пожалуй, более любопытной фигуры, чем Целий») и У. Уорд Фаулер (называвший Целия «наиболее интересным человеком своего времени»). Живший много раньше них, еще в I в., комментатор Квинтилиан сохранил для нас мнение первого поколения потомков: Марк Целий «заслуживал более холодной головы и более длинной жизни».

Катулл умер быстрее всех, в 54 г. до н. э., от неизвестных причин. Ему было около тридцати лет.

А что же Клодия? После суда она сошла со сцены (из чего я подозреваю, что Гордиан так больше никогда и не увидел ее).

Мы обнаруживаем ее следы девять лет спустя в одном из писем Цицерона к его другу Аттику, который, видимо,