Книга Троянский кот - Далия Мейеровна Трускиновская

меня во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам, срок родов был уже до того близок, что несколько дней решали дело.

И я вернулась на рынок, и нашла ряды ювелиров, и пошла мимо них, покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо лавок все здешние женщины.

И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала мне эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня и не пустить туда.

Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг, но и ангел поспешил следом. Вовсе мне было ни к чему, чтобы кто-то врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить такое важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться в толпе.

Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще какие-т о ряды, и кидалась в проходы между тюками товаров, и проскальзывала между людьми там, где оставалась ничтожная щель, и даже подлезала под брюхо верблюда.

Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и вернуться к Ибн аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине — я увидела, что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками в доме, который снял аш-Шаббан!

Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело! Иначе эти порождения скверны схватили бы меня в лавке, а старый хитрюга аш-Шаббан уж наверно научил их, что говорить сбежавшимся на мой крик правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных, но только они ждали поблизости от лавки.

Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал, что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд, кроме как через гарем халифа.

И я повернулась и пошла обратно, и в голове моей была сумятица, а бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан мой был тростинкой, колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме моего брата знали немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была диковиной, подобной разе среди верблюжьих колючек.

И та же рука, что удержала меня от посещения лавки Ибн аль-Кирнаса, снова потянула за изар. И точно так же я ускорила шаг, и прошла через ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в нем немного, а чем дальше я отойду от рынка, тем меньше прохожих мне попадется.

Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг, так что я ощутила близость его тела сквозь все свои покрывала, и он протянул руку, и положил ее мне на спину, чуть пониже поясницы.

Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия и молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня вниз, и я лечу, переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю, то удивилась тому, что цела и невредима.

А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я поняла, что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас она крепко прижмет меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не ударила бы по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже того — глаза мои едва не закрылись сами собой.

И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто я уже целую вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало во мне возмущения, тем более, что обладатель сильных и вкрадчивых пальцев принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.

И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший меня все ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:

— Меж бедер твоих — престол халифата!

Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!

И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно два гиссарских барана лбами. Первая из них была — о том, что в этот миг меж бедер моих действительно престол халифата. А вторая — Аллах всемогущий, только один человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким словам, и это его голос!

Я резко повернулась к ученику попугая — и точно, передо мной стоял безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!

— О нечестивый, о предатель, мало тебе Марджаны, ты еще готов преследовать всех женщин багдадского базара и донимать их попугайскими нежностями! — воскликнула я в великом возмущении. — Да не облегчит Аллах твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о похотливая обезьяна, о ишак, готовый вскочить на любую ослицу!

Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А затем, поскольку переулок в этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.

— Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! — и тут он расхохотался. — Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что ты делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?

Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать этому несостоявшемуся прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня от опасности. Но, видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я — в мужчинах.

— Во имя Аллаха могучего справедливого! — воскликнул Ильдерим. — Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь сверкание кольчуги, и ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!

— А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать во мне прежнего Хасана? — сердито осведомилась я.

— Твои бедра, — ответил этот распутник.

— Сократи свои речи, о Ильдерим! — сурово сказала я. — Превратности времен заставили меня надеть женское платье.

— А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской наряд? — спросил он.

— Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, — ответила я. — Пойдем, и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!

— Пойдем, — согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.

Я хотела сказать ему, что он — бесноватый, не отличающий дня от ночи, сладкого