Книга Тень Серафима - Наталья Корнева

Разумеется, Эдвард не видел ничего этого в тот момент, на границе жизни и смерти, но видел позднее множество раз, когда дракон терял власть над собой и впадал в кровавое исступление первородной жажды. Золотые глаза его померкли, потемнели и на несколько долгих мгновений сделались совершенно черными, как солнце в час полного затмения. В этом удивительном превращении и крылась разгадка тайны, которую мало кто из ныне живущих знал: почему драгоценные камни, легендарные шерлы-близнецы, называемые «Глаза Дракона», имели черный, а вовсе не золотой цвет.

То был цвет, стыдливо скрывающий звериную природу мудрейшей старшей расы — самых первых и самых совершенных хищников этого мира. То был цвет жажды, вечной жажды, которую не утолить.

Наконец, человек постепенно затих и перестал дышать — всё было кончено. Это смерть.

Едва обостренный, чуткий слух ящера уловил последний удар сердца, слабый удар, и — тишину, Альварх отнял окровавленные губы от ставшего отравленным источника и взрезал вену у себя на запястье.

По жилистым пальцам потекла кровь, подобная чистому свету солнца или расплавленному золоту.

Лишь только первые тяжелые капли её упали на лик человека, скатываясь к приоткрытому пересохшему рту, как глаза умершего распахнулись и приняли совершенно осознанное, беспокойное выражение. Расширенные кляксы зрачков мгновенно стянулись до размера еле заметных точек и наконец пропали вовсе. Благодаря от природы темному цвету радужек, этой метаморфозы практически не было заметно со стороны.

Кровотечение немедленно прекратилось, а раны стремительно закрывались, оставляя после себя лишь тонкие розоватые шрамы, но и те быстро исчезали без следа.

Кровь дракона оказалась сродни огню: густая, горячая, пряная, она без жалости опаляла изнутри. Человек плотно сжал зубы, отчаянно мечтая потерять сознание от сильной боли, но отчего-то этого никак не происходило. Маг отчетливо ощущал, как меняется его тело, как древняя кровь вливается в горло, смешиваясь с его собственной кровью, подавляя, преобразуя её. Это было невыносимо: войдя в русло вен, ток солнечной крови сотрясал всё его существо, словно в эпилептическом припадке! Алая человеческая кровь трансформировалась, трансмутировала, переплавлялась в сияющую царственную влагу, наполнявшую жилы вечноживущих светоносных существ.

Только в эти кошмарные мгновения заклинатель осознал до конца, на что решился в опрометчивой своей авантюре!

Человек почувствовал дракона каждой клеточкой тела, он сделался будто бы его частью. И более того — в любой миг ящер мог потребовать большего, и тогда разум человека сольется с огромным сознанием дракона, как капля сливается с океаном, — и перестанет существовать. Лишь какой-то тонкий, подобный листу рисовой бумаги, последний заслон удерживает сейчас от надвигающегося мощного прилива, от страшного слияния.

Этим хрупким заслоном было условие их Игры, которое Альварх ни в коем случае не мог нарушить.

Казалось, смертная плоть не в состоянии выдержать такого сокрушительного притока энергии, притока чуждой, недоброй силы. Казалось, смертный не в силах пройти через это испытание, через мучительную инициацию. Но заклинатель, крепко сцепив зубы, только твердил про себя как любимое заклинание, что нет ничего невозможного. Действительно, немало людей за историю мира уже становились стражами, а значит, совершенно точно… это возможно… возможно. Возможно!

Эта боль выжгла в нем многое.

…То был день, когда маг умер и воскрес.

День, переломивший, располовинивший жизнь надвое, когда он умер человеком — а воскрес… воскрес кем-то другим.

Дракон же внимательно наблюдал за корчившимся у его ног молодым заклинателем, не издавшим более ни единого крика боли, и ледяные солнца стыли в его глазах, а за ними — мерцало удивление.

Глава 36, в которой за допрос наконец-то берется профессионал

— Так значит, вы работаете на господина советника первого ранга Лукреция Севира? — Винсент провел посреди листа длинную ровную черту, словно подводя неутешительный итог. — Старшего из рода Севиров, брата правителя Аманиты? Я всё правильно понимаю?

За последние три с половиной часа, пока длилось дознание, канцлер успел уже задать множество самых различных, крайне неудобных для собеседника вопросов: наводящих и косвенных, зондирующих и уточняющих, зеркальных и контрольных, и даже риторических, умело направляя беседу в нужное русло. Он обращал внимание не только на непосредственные ответы, но и на тон, мимику, длительность и характер пауз, микродвижения глаз и другие неявные признаки, позволяющие проникнуть под самую кожу, прямиком во внутренний мир допрашиваемого.

Теперь же пришел черед вопросов заключительных, которыми глава особой службы неизменно завершал свои мастерские допросы, каждый из которых был исключительным, неповторимым произведением следовательского искусства, достойным найти своё место в профильных учебниках.

— Всё верно, господин канцлер, — тяжело выдохнул Стефан, полностью подтверждая выдвинутое обвинение. — Лично на него.

Глядя на измученный вид нелегального ювелира, можно было подумать, что его вновь долго и жестоко пытали. Лицо и шею покрывала ледяная испарина, шумное дыхание с трудом вырывалось из груди, а в воспаленных от слез глазах застыли отчаяние и печать непередаваемой, неодолимой безысходности. Прикованный к специальному массивному стулу, мужчина был совершенно обездвижен и не мог даже утереть обильно заливающий лоб пот.

Тем не менее, то было ложное впечатление: к задержанному и доставленному в Рицианум подозреваемому не притронулись пока даже пальцем.

Как видно, здешнее место само по себе производило поразительно удручающее впечатление. Наземные этажи здания, повергающего в дрожь и трепет весь Ледум, предназначались для личных кабинетов сотрудников, архивов и служебных помещений; сразу под землей располагались стандартные комнаты для допросов, еще ниже — помещения для одобренных и экспериментальных пыток, коими чрезмерно увлекались некоторые молодые и усердные следователи, а в самых недрах земли таились глухие казематы для содержания задержанных.

В совершенном молчании схваченного ювелира переодели в казенную серую одежду с номером, надели тяжелые кандалы на руки и ноги и препроводили к одной из камер — по крутым, уводящим глубоко вниз винтовым лестницам, по мрачным коридорам, вдоль рядов идентичных безликих дверей. Все встречающиеся на пути стражники как по команде отворачивались от вновь прибывшего узника.

Стефан понимал, в чем тут дело, и это повергало в тихий беспомощный ужас.

Всякий, кто переступал порог Рицианума, переставал существовать.

С ним не разговаривали, на него не смотрели, он становился пустым местом. Одиночество и лишение всякого человеческого контакта было простым, но действенным наказанием. Одиночество тревожило. И именно оно, как выяснилось, оказывало на заключенных едва ли не самое сильное воздействие, быстро разрушая психику и волю к сопротивлению.