Книга Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше - Лаура Санди

Я тупо посмотрела на неё, не очень понимая, о чём речь.

— Но я ожидала тебя.

— Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

Ноэми опустила глаза и подвигала пальцами ног, белое шевро её туфелек зашевелилось.

— По правде говоря… я спросила Людовику, не хочет ли она быть моей сердечной подругой… Но только потому, что тебя не было… Она оказалась единственной, кто остался без подруги, как и я…

Мне всё это показалось вполне нормальным.

— Но она сказала, что не нуждается в сердечной подруге.

— Вот как?

— Нет. Ей никто не нужен.

Я почувствовала острую зависть. Мне тоже захотелось ни в ком не нуждаться. Я решила, что это очень славно.

— Ну и что? — продолжала Ноэми. — Скажи, хочешь быть моей сердечной подругой?

Мне ужасно хотелось ответить ей, что я тоже ни в ком не нуждаюсь, но я всё-таки догадывалась, что иметь подругу стоит. Рано или поздно найду для неё другой достойный ответ.

— Да.

Ноэми подняла на меня глаза, глядя совсем как Ватт, когда держишь над его носом гренку с гусиным паштетом.

— Тогда ты должна сказать мне об этом сейчас.

Я перестала понимать её. Ведь я только что согласилась.

— А что ещё я должна сказать тебе?

— Ты подумала?

— О чём?

— О Боге. Веришь в него или нет?

Задавая этот последний вопрос, Ноэми с ехидством сощурилась.

Я облегчённо вздохнула:

— Да.

Ноэми широко открыла глаза и опять обняла меня:

— Тогда всё в порядке. Мы с тобой сердечные подруги.

— Да.

— Я так боялась.

— Чего?

— Что не веришь…

— В таком случае, когда перестану верить, скажу, что верю.

Ноэми отпрянула и с ужасом посмотрела на меня:

— Так не пойдёт.

— Почему?

— Потому что нет.

— Но так не говорят — «потому что нет».

— А кто тебе это сказал?

— Мария.

— А кто такая Мария?

— Мария — это Мария.

— Как… Бог?

— Как Бог.

Прозвенел звонок, и мы парами пошли по лестнице. Ноэми держала меня за руку, раскачивая её взад и вперёд и улыбаясь. Я была её трофеем. Для начала не так уж и плохо.

Сестра Бенедетта поздравила меня с возвращением и всем остальным девочкам велела сделать то же, хотя они и не очень были уверены, что это необходимо.

Потом она объяснила мне и всему классу, почему я не ходила в школу в эти дни. Я болела гриппом, а сознание потеряла от слабости.

Я всё время кивала головой. Такое объяснение безусловно изображало меня в более красивом свете. Грипп и слабость намного лучше страха и трусости.

Я представила, как Мария говорила по телефону. Она единственная в нашем доме, кто умел лгать. Но, очевидно, сёстры тоже не промах.

— А теперь, девочки, прежде чем начать урок, поблагодарим все вместе…

Все поднялись из-за парт.

Как все вместе? Разве не я одна должна читать молитву? Она же сама мне сказала это. Забыла?

— Матушка… — прервала я её, обратившись к ней так, как научила бабушка.

— Да, Леда?

— Теперь моя очередь.

— Твоя очередь… что делать?

— Поблагодарить Царя Небесного.

— Царя Небесного?

— На небесех, матушка, — чудом спаслась я.

Сестра Бенедетта растерялась, и тут поднялась Людовика:

— Да, матушка, в прошлый понедельник вы сказали ей, что она должна одна прочитать молитву. В наказание…

Она преувеличила… В наказание! Ладно, пусть даже в наказание. Какая разница. Сейчас моё время.

— Ты права, Людовика, молодец, у тебя хорошая память. Тогда давай, Леда. Начинай.

Не подозревая ещё, какое безумство собираюсь совершить, превращаясь в самоубийцу, камикадзе, я ловко и быстро, как белка, в один миг забралась на парту и раскинула руки, подобно распятию над головой сестры Бенедетты.

— Отче наш… — громко воззвала я, обратив взор вверх, к небу. — Иже еси на небесех…

И хотя я никого не удостоила даже взглядом, сосредоточившись на своей молитве Царю Небесному, всё же ощутила вокруг какую-то робкую, напряжённую тишину и полнейшее подчинение.

— Да приидет царствие твоё…

Я продолжала излагать свои просьбы. И уже собралась со всем пылом попросить Господа отпустить мне грехи. Вот тут-то, не сомневалась я, по крайней мере половина моих одноклассниц прослезится. Но, к сожалению, в классе неожиданно поднялся какой-то сильный шум, очень мало похожий на аплодисменты.

— …Яко на небеси… — пара крепких рук подхватила меня под мышки, и в одну секунду я оказалась в партере, — и на земли!

Сестра Бенедетта тенью накрыла меня. Против солнца её лицо выглядело тёмным и злым. Распятие, свисавшее с шеи, раскачивалось от резкого движения. Я выпрямилась, наверное, она сильно придавила меня, опуская на пол.

Сердце моё колотилось в висках, как той ночью, когда температура поднялась до сорока, и я бредила. Я ровным счётом ничего не слышала из того, что происходило вокруг меня, как в немом фильме.

Девочки, открыв рты, дрожали. Людовика рядом с сестрой Бенедеттой отрицательно мотала головой. Сестра Бенедетта что-то говорила и говорила, и говорила, и говорила. Что же касается меня, то я оглохла.

Очень возможно, что сестра Бенедетта что-то спрашивала у меня, а я не отвечала, хотя она повторяла свой вопрос уже в четвёртый и в пятый раз. Если бы она не взяла меня за плечи и не встряхнула, я, наверное, так никогда и не услышала бы её.

— Можно узнать, что ты хотела сделать, Леда Ротко?

Я не ответила ей в шестой раз.

— Ты ответишь мне или нет?

Нет никого страшнее рассерженной монахини. А сестра Бенедетта исходила яростью.

— Да.

— Что да?

— Да, хочу ответить.

— Так отвечай!

— Я не поняла вопроса.

Сестра Бенедетта дышала, как мехи, свисавшее с шеи распятие по-прежнему раскачивалось.

— Садись на место, Леда Ротко! И вы тоже, девочки, садитесь на свои места.

Тут началось общее движение.

Ноэми сидела рядом со мной, как на похоронах — втянув голову, уставившись в пол, вздрагивая и хлюпая носом.