Книга Полкоролевства - Лора Сегал

Ида Фаркаш

Бедная Софи Бауэр. Милосердный самаритянин, сделав свое прославленное доброе дело, вернулся, надо полагать, в Самарию, а Софи Бауэр жила в одном подъезде со старухой Идой Фаркаш.

— Ну как они могли допустить, чтобы она жила одна, — неосторожно сказала Софи своей замужней дочери Салли, приехавшей навестить ее из Куинса; дочь встревожилась и устроила матери нагоняй.

— С какой стати ты впуталась в это дело? — бушевала Салли. — Кто она вообще? Полька или кто? А случись с ней что-нибудь, отвечать тебе?

— А ты что, хочешь, чтобы я оставила ее бродить по вестибюлю?

Когда Софи нашла старуху, та что-то бормотала, фыркала, то и дело подвывала. Софи Бауэр поняла, что старуха злобится вовсе не на нее, что Ида Фаркаш не узнала соседку, которая провожала ее вверх по лестнице до квартиры, а может, и вовсе не осознавала, что происходит.

— Хотите я отопру замок? — предложила Софи, и Ида Фаркаш вошла в квартиру, даже не обернувшись, и закрыла за собой дверь.

— Почему бы о ней не позаботиться ее семье! — кипятилась Салли.

— К ней приходит дочь, Марта, а еще у нее есть сестра Польди, но та уже не появляется.

Софи жила этажом ниже и поневоле, стоило приоткрыть дверь, слышала перебранки наверху. Выглянув из квартиры, она видела, как Польди спускается по лестнице. Польди была полной противоположностью Иде. Поля ее шляпки были заломлены так, что чуть ли не закрывали левый глаз на манер — как представляла себе Софи — Вены периода entre-guerres[13]. Софи бы не прочь примерить такую шляпку.

— Не могу взять в толк, с какой стати ты должна обо всех заботиться, — не могла успокоиться Салли. — Сама не девочка. У тебя что, других дел нет?

А сегодня, когда Софи вернулась домой с покупками, Ида Фаркаш пыталась открыть дверь миссис Финли на третьем этаже.

— Миссис Фаркаш! — окликнула ее Софи. — Миссис Фаркаш, вы живете этажом выше, ваша квартира четыре-А, не помните?

— Помню, — ответила Ида Фаркаш, силясь вставить ключ, который никак не желал входить в замочную скважину.

Софи не терпелось избавиться от тяжелых сумок и снять туфли, поэтому она привела старуху к себе в кухню.

— Чашка кофе, и вы придете в себя. Присядьте. Присядьте, прошу вас.

Ида Фаркаш, похоже, не помнила, как садятся, но Софи пододвинула к ней стул и надавила на плечо. Но в себя Ида отнюдь не пришла. Она потрогала указательным пальцем губу, подбородок, снова губу, другую руку тем временем разжала, и ключ упал на пол. Софи подняла его и вложила в руку миссис Фаркаш, но пальцы не сжимались, и ключ снова упал. Софи заглянула Иде Фаркаш в глаза — в них стоял неприкрытый ужас. Она даже не помнила, как усадила Иду в такси, чтобы отвезти в «Ливанские кедры».

Софи Бауэр вернулась к скамье, на которой сидела Ида, и сказала:

— Ждите здесь. Все будет хорошо, вы поняли? Здесь о вас позаботятся. Поняли? — И отправилась домой, решив ничего не рассказывать Салли.

Люси улыбнулась скрюченной старухе, которая таращилась на нее поверх очков — очки эти, скорее всего, были ей впору, еще когда ее лицо не потеряло округлости, а теперь они то и дело соскальзывали с носа навстречу волосатому подбородку.

Сестра позвала высокого старика с разбитым лицом в небольшой приемный кабинет. Его звали Фрэнсис Райнлендер, и он вымахал так еще подростком. И когда его спрашивали, какая там, наверху, нынче погода, он, кроткий юнец, лишь улыбался в ответ. Он с детства приучился втягивать голову в плечи, а с возрастом приобрел привычку отвешивать легкий поклон — то ли из вежливости, то ли из чувства вины. Он производил впечатление человека терпеливого, улыбался приветливо. Сестра предложила ему сесть и спросила, знает ли он, где находится, но тут же, поскольку измеряла его пульс, жестом показала, чтобы он ответил чуть позже. Потом она измерила ему кровяное давление и температуру.

— Анализ крови у меня еще утром брали в «Годфорд мемориал», в Коннектикуте, — сказал старик. — У меня есть их номер.

— Мы сами берем анализы. Так что вас привело к нам?

— Я потерял сознание в вестибюле гостиницы. Я еще не завтракал.

Сестра надела на запястье старика браслет с его именем и направила в отделение неотложной помощи.

После испытывавшего терпение ожидания в тускло освещенном приемном покое казалось, что отделение неотложной помощи залито светом театральных прожекторов — ни темного уголка, ни тени.

— Оставь надежду — от того, что неминуемо произойдет, здесь не укрыться, — так сказал тогда Берти. — Что они собираются со мной делать?

Миловидная молодая женщина на каталке у входа, как видно, долго плакала: нос и глаза у нее покраснели и распухли. Сестра — индианка или азиатка? — велела Люси сесть там, где на двух рядах стульев размещались ожидавшие пациенты. Там же сидел необычайно высокий мужчина — лицо у него было в ссадинах. Другой старик прижимал к виску окровавленную салфетку.

— Сколько мне придется здесь сидеть? — спросил он сестру.

— Пока не придет ваша очередь.

Люси села. За ее спиной толстую девочку рвало в овальную изогнутую кювету, которую держала под ее подбородком толстая мама. Подросток, скорее всего ее брат, выходил из себя:

— Вели ей прекратить! Не так уж ей плохо!

— Ей плохо, — сказала мать.

Умоляю, обратилась Люси к той дырочке в мироздании, где Бог в сложившейся ситуации оказался бы весьма кстати, умоляю, не допусти, чтобы и меня вырвало. Берти в последний день рвало непрерывно.

Мир в движении: врачи в белых халатах со стетоскопами вокруг шеи, сестры и санитарки, все постоянно перемещались с места на место. Уборщик с голыми могучими плечами катил больничную койку: не иначе как ее только что освободил пациент — живой или мертвый. Спектакль без сюжета, без темы, без главного героя — если только это не плачущая молодая женщина. Она вполне могла оказаться дочерью какой-нибудь из приятельниц Люси. Что, если ей нужно с кем-то поговорить? Или она предпочитает оставаться наедине с собой? Да и что Люси может ей сказать? Время лечит, милая… пройдет год, и что бы сейчас ни случилось… Вы молоды, привлекательны, не бедны.

Люси порылась в сумке в поисках книги, хоть и знала, что там ее нет. Нащупала ручку, футляр с очками для чтения, но бумаги там не оказалось, а потому она открыла записную книжку на пустой странице, где последняя буква алфавита, и написала:

Дорогой Мори! Если в дождливый день я одолжу тебе зонт, ты просто не сможешь его не вернуть. Так почему ты бог знает сколько держишь у себя мой рассказ, а то и вообще не собираешься его возвращать? Это, по-твоему, нормально?

Жемчужно-серый зонт (Люси знала, кто его оставил у нее) она собиралась вернуть в ближайшие годы.