Книга Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– Не страшись, Устинья, – негромко обмолвился Данила. – Бомбы, к счастью, не в город летят, а вон в тех удалых молодцев.

Устинья живо обернулась на его голос, вгляделась, узнала купца и в удивлении дернула черной бровью.

– Ныне поутру и мой внук Тимоша сбежал к тем удальцам, себе славы добывать, – так же негромко добавил Данила, перекрестился. Перекрестилась и казачка. Ответить не успела – подруги подхватились с места и побежали к мосту, встречать возвращающихся казаков.

Данила успел заметить, как справа от брода ушла на юг, к самозванцу, сильная команда яицких казаков, потом видел уход мятежного воинства от городка, видел бесславный возврат в земляной кремль майора Наумова и капитана Крылова. И под тревожный набат колокола каменного собора безуспешно пытался уснуть с думой о завтрашнем дне и о новом приступе к городу назвавшегося царем Петра Федоровича.

Но ни на завтра, ни через день войско самозваного царя под Яицким городком не появлялось, зато пришли вести, что форпосты в сторону Оренбурга – Гниловский, Генварцевский, Кирсановский и Иртецкий – сдались самозванцу без всякого сражения, а казаки с пушками все до единого влились в мятежное воинство, изрядно усилив его таким образом.

Данила сокрушался, сидя на постоялом дворе у Поликарпа, не находил себе места в притихшем Яицком городке. Видел, как к Симонову прибегали из Оренбурга курьеры через киргиз-кайсацкую сторону, а с расспросами лезть остерегался – еще пристанут с допросом, не тайный ли он от злодея доглядчик?

Где же теперь искать Тимошу? Куда улетел мой соколик неоперившийся вслед за матерым орлом? Сдюжит ли такой поход? Уцелеет ли в постоянных баталиях, в погоне за славою? Ох, горе, горе мне, старому! Что скажу Алексею, коль, не приведи господь, сгибнет Тимоша! Да и себя до скончания века не прощу, не отмолить греха тяжкого…»

Острая боль рвала, будто голодный волк загнанного зайца, изрядно поношенное жизнью сердце, а уши чутко вслушивались в осеннюю тишину степи: не громыхнут ли пушки с востока, не возвращается ли самозваный государь со своим усилившимся воинством для взятия Яицкого городка? Тогда-то и можно будет перейти на ту сторону и поискать Тимошу…

Да и самозванец ли он, сей удачливый предводитель? На кукушкиных яйцах не высидишь цыплят – а и здесь разве не так? А ну как и в самом деле объявился спасшийся чудом государь Петр Федорович? Мало ли что было в царских покоях? И кто из простого люда был при том свидетель? Всякое могли потом в указе измыслить… Вот и ломай теперь вспухшую от думы голову…»

На третье утро Данила вывел с постоялого двора свою кобылу, забил приседельную сумку харчами и торопливо на свой страх и риск погнался вслед ушедшему на восток мятежному воинству.

«Все едино, – отчаялся Данила, выехав на пустынный Оренбургский тракт, – голову за пазушкой не схоронить, коль такое дело заварилось в наших краях! Как зайца барабанным боем не выманить из лесу, так и мне, сидя дома, Тимошу не вызволить из губительной круговерти!»

* * *

В Илецкий городок Данила въехал уже после обеда, когда строевые казаки в числе трехсот человек при двенадцати пушках да вместе с ними местные жители преподнесли самозваному Петру Федоровичу хлеб-соль, при развернутых знаменах встретив его у раскрытых ворот.

У этих же ворот два немолодых казака остановили Данилу Рукавкина. Один схватил кобылу за узду, сразу же прицениваясь бывалым глазом к седлу и сбруе. Другой, наложив руку на пистоль, устрашая купца, задергал усищами.

– Откель едешь и куды? И какое у тебя дело в войске государя нашего? Не доглядчик ли губернаторов? Ну, сказывай!

Ах ты, аршин заморский! Ах, лиходей без тельного креста на шее! Уже и к лошади моей приценяется без спросу – продам ли?» – ругнулся про себя Данила, не сробел, столь же сурово ответил, глядя с седла в колючие глаза казака:

– Самарский купец я, прозван Данилой Рукавкиным. А в вашем войске, – он не назвал предводителя ни царем Петром, ни самозванцем, – ищу отрока, внука своего Тимошу. Думаю, он где-то подле моих давних знакомцев, яицких казаков Маркела Опоркина с братьями. Покличьте их, коль нужда есть опознать мою личность.

– Вона как? И ты говоришь, Маркел доподлинно опознает тебя в лицо? – Голос казака стал менее суров.

– Опознает всенепременно. Мы с ним вместе в Хиву ходили…

– О том хождении и я наслышан, – ответил казак. – Едем к Маркелу. – И к напарнику: – Ты покудова один побудь у ворот, я мигом.

И казак, петляя тесными проулками, забитыми возами, пушками и оседланными конями, выбрался наконец-то на площадь. И случилось такое, чего не предвидел Данила, – от церкви к площади выехал пестро одетый отряд казаков, а среди них на белом коне в бархатном малиновом плаще статный чернявый всадник в куньей шапке с бархатным же малиновым верхом.

Сопровождавший Данилу казак заволновался, довольно громко прошептал ему:

– Долой из седла! Сам государь Петр Федорович встречь объявился! – Проворно соскочил с коня и, не выпуская из рук повода, встал коленями на избитую копытами придорожную мураву, уступив путь царю и его свите.

Данила, малость замешкавшись снять шапку, опустился рядом с казаком в надежде, что самозваный – а может быть и истинный, кто знает! – государь проедет мимо, не глянет на простолюдина, пребывая в великой радости ввиду покорения столь сильной крепости: доподлинно известно, что сытый волк смирнее завистливого человека, авось минет Данилу злой рок и пустится он далее искать своего Тимошу.

Но так уж, видно, от роду писано: на бедного зайца слишком много собак развелось. Казачий предводитель приметил-таки спешенного всадника в купеческом обличии, остановил вычищенного до блеска коня, сверху вниз сверкнул недобрым взглядом.

– Отколь этот мешок денежный в крепости объявился? Тутошний аль доглядчиком от губернатора Рейнсдорпа? Што молчишь, борода, сказывай! Сробел перед государем? Так не трусь – хоть на кол, так будь сокол!

У Данилы под сердцем захолодело. «Вздернет теперь на воротах пообок с повешенными офицерами… и черным оком не моргнет! Вона как лют к нашему купеческому сословию!»

– Ладила бабка в Ладогу, да попала в Тихвин! – засмеялся кто-то из государевой свиты.

Не успел смутившийся Данила и словом обмолвиться, что он не из Оренбурга, как по бокам мигом оказались два проворных молодца, хрустнули в плечах заломленные стариковские руки да так, что у Данилы в глазах потемнело.

– Ох, Господи, спаси и помилуй! – вскрикнул он, и невесть к чему сам себе укоризну высказал: – Выть тебе, Данила, серым волком за свою овечью простоту…

Самозванец – а может, и не самозванец, Данила мыслями об этом был словно странник на распутье – услышал сетования купца, весело рассмеялся.

Чужие грубые пальцы облапали его одежду – нет ли тайно укрытого оружия, не подослан ли убить государя-батюшку?

– Из Самары я, государь мой. Рукавкиным прозываюсь, – поспешил пояснить о себе Данила, обращаясь к казачьему предводителю весьма условным среди господ обращением. – В Яицком городке многие годы по осени торги веду, рыбицу у тамошних казаков скупаю. А здесь объявился по причине самовольного побега в твое, государь, воинство внука Тимоши.