Книга Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

После окончания реального училища Пинхас отправился в Петербург, где ему посчастливилось преодолеть «процентную норму» и стать студентом Технологического института6. Как многие его сверстники-«апикойресы» (вольнодумцы), он начиная со студенческих лет увлекся идеями «тираномахии» (из работ последнего времени на тему превращения еврейских юношей в русских революционеров см.: Будницкий 2005: 52–92). Ни о каком сионизме он не думал, относясь к той части еврейской молодежи, которая, по замечанию М. Вишняка, считала это учение утопией и – в нынешних терминах – «эскапизмом» от стоявших на очереди социально-политических проблем.

В своем большинстве, – продолжает далее тот же автор, – эта молодежь встревоженно ждала исторических и даже мировых сдвигов (Вишняк 1954: 84).

Эти самые «мировые сдвиги», кроме всего прочего, виделись и в том, что социализм сотрет всякие национальные различия и человек почувствует себя свободным не только от социальных пут, но и от условностей происхождения. Решив посвятить себя революционной борьбе, Рутенберг, похоже, вполне разделял мысли и настроения, которые максимально полно выразил герой одного из рассказов О. Савича, еврейский юноша, отстаивающий свое право «быть русским»:

– Я – русский, родился в России, в русской гимназии учился, друзья мои – русские, язык мой – русский, мои – поля и леса России, мой – народ, моя – литература. Что мне в том, что отец мой ходит в синагогу, а в паспорте моем сказано: иудей? Я сын моей родины, и враг ее – мой враг, будь он немец, еврей или русский (Савич 1923: 96)7.

Ожидание «мировых сдвигов», о которых пишет Вишняк, происходило в атмосфере бурного усвоения этих и подобных им радикально-идеалистических идей. У нас нет достоверных данных, по каким именно источникам постигал Рутенберг «азбуку революции» – по Гегелю ли, имея в виду более поздние стихи классика советской поэзии, учил он философию? После его смерти журналист и литератор Ш. Горелик, один из тех, кому Рутенберг по-человечески был близок, писал в некрологической статье о его духовных наставниках, называя бесспорные имена из числа русской народнической интеллигенции:

Нет сомнений, что его учителями были борцы за свободу: Михайловский, Желябов, Софья Перовская, Кибальчич, Михайлов, Вера Фигнер, Лопатин (Gorelik 1942: 3).

Наверное, к этим именам следовало бы прибавить плеяду «русских нигилистов» – H.A. Добролюбова, Д.И. Писарева, М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.А. Кропоткина – тех, кто во многом формировал прагматическую мораль и нигилистическое мировоззрение интеллигенции и кого за это подверг уничтожающей критике С.Л. Франк в знаменитой статье «Этика нигилизма. К характеристике нравственного мировоззрения русской интеллигенции» (1909).

Нигилистический морализм, – писал Франк, раскрывая это ведущее качество, присущее либерально-демократическому умонастроению, – есть основная и глубочайшая черта духовной физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей вытекает обожествление субъективных интересов ближнего («народа»), отсюда следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение народу, а отсюда в свою очередь следует аскетическая ненависть ко всему, что препятствует или даже только не содействует осуществлению этой задачи. Жизнь не имеет никакого объективного внутреннего смысла; единственное благо в ней есть материальная обеспеченность, удовлетворение субъективных потребностей; поэтому человек обязан посвятить все свои силы улучшению участи большинства, и все, что отвлекает его от этого, есть зло и должно быть беспощадно истреблено – такова странная, логически плохо обоснованная, но психологически крепко спаянная цепь суждений, руководящая всем поведением и всеми оценками русского интеллигента. Нигилизм и морализм, безверие и фанатическая суровость нравственных требований, беспринципность в метафизическом смысле – ибо нигилизм и есть отрицание принципиальных оценок, объективного различия между добром и злом – и жесточайшая добросовестность в соблюдении эмпирических принципов, т. е. по существу условных и непринципиальных требований – это своеобразное, рационально непостижимое и вместе с тем жизненно крепкое слияние антагонистических мотивов в могучую психическую силу и есть то умонастроение, которое мы называем нигилистическим морализмом (Франк 1909: 159).

Не осталось никаких сведений, читал ли эту статью Рутенберг, однако тот же самый фрагмент из Ницше («Так говорил Заратустра») о творцах (изобретателях) новых ценностей, который Франк вынес в качестве эпиграфа к ней, Рутенберг по-немецки записал в своем дневнике (им завершается наша книга). Запись не датирована, но сделана значительно позднее статьи Франка. Не станем, разумеется, преувеличивать значение этого вероятного совпадения, указывающего вместе с тем на удивительно плотный ряд источников интеллектуального сознания и духовной жизни той эпохи.

Не нужно долго доказывать, чем являлся для поколения Рутенберга и людей его духовно-идеологической ориентации Г.В. Плеханов. Отношение к Плеханову как к Учителю подтверждается письмом к Рутенбергу, написанным уже в более поздние времена старым народовольцем Л.Г. Дейчем, проделавшим эволюцию к марксизму и социал-демократии. Письмо отправлено из Парижа, куда Дейч приехал для работы с архивом своего друга и наставника, в Лондон, где в это время находился Рутенберг. Датировано оно 29 июля 1922 г., т. е. временем, когда бывший российский революционер уже поселился в Палестине и, казалось бы, должен был полностью отойти от прошлых дел, связей и привязанностей. По отношению к описываемой в этой главе эпохе письмо, разумеется, носит характер дальней перспективы, однако обращение Дейча в связи с Плехановым именно к Рутенбергу, который, повторяем, вроде бы должен был сменить «катехизис революционера»-космополита на иные – сугубо иудейские – ценности, ясно свидетельствует о том, какое важное место занимал первый русский марксист в его идейном становлении в прошлом. Впрочем, не только в прошлом: Дейч, который был другом столь разных людей, как Г. Плеханов, Л. Троцкий, А. Гельфанд (Парвус) и т. п., по-видимому, хорошо понимал, что революционный дух невытравляем из человека самыми крутыми зигзагами судьбы. Он писал в Палестину бывшему революционеру-террористу, перековавшемуся в сиониста, так, будто бы никакие идейные сдвиги коснуться его не могли. Приведем это письмо полностью (RA):

Дорогой Пинхус Моисеевич (так, кажется, Вас надо называть?)

Только что узнал от старого моего друга, Арона Исааковича Зунделевича8, Ваш адрес и спешу снестись с Вами, так как он пишет, что Вы недолго пробудете в Лондоне. Мне хотелось устно о многом переговорить с Вами. Между прочим, о Вашей сестре9, а также об Ольге Николаевне и Вашем старшем сыне, с которым я виделся незадолго до выезда из Москвы. Сын Ваш собирается к Вам10. Но, главным образом, я желал бы потолковать с Вами по поводу того дела, ради которого мы с женой11 приехали сюда, а именно для разработки и опубликования архива покойного нашего друга Г.В. Плеханова. После его смерти осталось довольно много в высшей степени ценных материалов, опубликование которых явится большим вкладом во всемирную литературу. Но, к сожалению, здесь у Роз Мар12 имеется только незначительная часть этого архива, – главнейшая же, охватывающая более продолжительный период его долгой жизни в Женеве, в С-Ремо, находятся сложенные во многих ящиках в этих двух городах, откуда и необходимо привезти их сюда, вместе с огромной его, очень ценной, библиотекой. Перевозка сюда, устройство здесь в особенном помещении, обработка и, особенно, опубликование всего ценного требуют относительно больших средств – тысяч 80, если не больше, франков; мы же все – я с женой и Роз Мар с дочерьми – столь же богаты, как церковные крысы. Я глубоко уверен, что когда падет у нас большевизм, мы сможем легко приобресть во много раз больше, приобресть , чем нам теперь нужно, за опубликование всего литературного наследства Геор Валентиновичах Но пока мы решительно не знаем, как нам быть, где достать необходимую нам сумму. Зная, что Вы так же, как и мы, чтили произведения Плеханова, я обращаюсь к Вам с убедительной просьбой оказать содействие в осуществлении нашей цели, выше которой нет ни у кого из нас. Если Вы лично не в состоянии снабдить нас всей нужной нам суммой, пришлите, сколько можете, а также, не можете ли указать, у кого мы могли бы достать остальное, при этом имейте в виду, что мы со временем, когда выручим от продажи произведений Плеханова достаточные средства, возвратим полученное теперь. Во всяком случае, жду от Вас скорого ответа. 13