Книга Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными - Эрик С. Райнерт

Что же помогло Европе в дальнейшем стать такой сильной? Как и почему, в свете сегодняшнего огромного разрыва в уровне доходов разных стран, удалось Европе к XVIII веку так равномерно развиться от Северной Швеции до Средиземноморья? Почему повторение этого успеха в Африке кажется невозможным? Понятно, что прогрессу Европы способствовали многие факторы: географическое местонахождение ее источников энергии (угля), наличие в колониях пищи, древесины и рынков, а также жестокость, религиозный фанатизм, организаторские способности, институциональная изобретательность (например, разработка метода двойной бухгалтерии) и интеллектуальное любопытство.

Наиболее важными я считаю механизмы, появившиеся благодаря многообразию и раздробленности Европы, — географические, климатические[24], этнические и политические. Их не было в крупных азиатских империях, они создавали банк альтернативных идей и подходов на рынке идей; стали отправной точкой для конкуренции, которая создавала и поддерживала эмуляцию между разными странами. История Европы-это прежде всего история того, как экономическая политика сумела преодолеть устрашающие преграды, поставленные на пути к богатству географией, климатом и культурой. Еще 200 лет назад путешественники, посетившие такую отдаленную страну, как Норвегия, не считали ее способной на дальнейшее развитие.

Основная стратегия, сделавшая Европу такой равномерно богатой, заключалась в том, что экономисты Просвещения называли эмуляцией (англ. emulation)[25], а также в применении обширного инструментария, разработанного для этой цели. Оксфордский словарь английского языка определяет слово emulation как «попытку сравниться с другими или превзойти их в каком-либо достижении или качестве; желание или стремление сравняться или превзойти». Эмуляция была по своей сути позитивным и активным усилием, в отличие от зависти[26] В современной науке эмуляции можно найти эквиваленты в терминологии американского экономиста Мозеса Абрамовича (1912–2000), идеи которого о догоняющем развитии и опережении созвучны тому же пониманию динамической конкуренции.

Современная экономическая теория рекомендует для развития стратегию сравнительного преимущества. Эта стратегия основана на торговой теории Давида Рикардо, гласящей, что страна должна специализироваться в таком виде экономической деятельности, в котором она относительно наименее неэффективна (Приложение I). После шока 1957 года, когда Советский Союз запустил первый спутник и стало ясно, что СССР опережает США в космической гонке, русские могли бы, вооружившись торговой теорией Рикардо, аргументированно утверждать, что американцы имеют сравнительное преимущество в сельском хозяйстве, а не в космических технологиях. Последние, следуя этой логике, должны были бы производить продовольствие, а русские — космические технологии. Однако президент Эйзенхауэр выбрал тогда стратегию эмуляции, а не сравнительного преимущества. В 1958 году была основана НАСА, чтобы эмулировать Советский Союз, и это было стратегической мерой в лучших традициях Просвещения, но решительно противоречило духу Рикардо. Экономическая наука Рикардо, строго говоря, создала некоторые элементы самоотносимой логики, напоминающие худшие карикатуры времен схоластики. Поскольку из теории были исключены динамические элементы, создающие необходимость в эмуляции, логика Рикардо приводит к алогичным практическим решениям. Динамические элементы технологического развития и прогресса, создающие наглядную логику соревнования, а не статичную специализацию, в его теорию просто не попали.

Читателям из стран третьего мира будет, вероятно, интересно узнать, что герои этой книги, экономисты континентальной Европы, были в большинстве своем отнюдь не этноцентристами. Джованни Ботеро (ок. 1544–1617), который успешно исследовал причины богатства городов, написал знаменитую книгу по мировой географии «Relazioni Universali» («Универсальные реляции»). Он с энтузиазмом описывает разнообразие культур мира. Саамов, коренных жителей северной Скандинавии, он хвалит за умение строить лодки без использования гвоздей, а также за использование вида транспорта, возможно, самого быстрого во всем мире, — оленьей упряжки. Немецкие экономисты XVIII века Христиан Вольф (1679–1754) и Иоганн Генрих Готтлоб фон Юсти (1717–1771) превозносили в своих книгах достоинства китайской цивилизации; Юсти также восхищался цивилизацией инков[27]. Оба считали, что Европа должна эмулировать неевропейские институты. В 1723 году Вольф был изгнан из Галльского университета, где всем заправляло протестантское движение пиетистов, а все потому, что высказал мнение, что китайская философия и этика достойны восхищения и доказывают, что моральные истины можно найти и за пределами христианского мира. Вольфа спасло соперничество между двумя небольшими немецкими государствами: он перебрался в соседнее, правитель которого давно зазывал его в свой — Марбургский-университет. Строго говоря, европейский этноцентризм, важная составляющая колониализма и империализма, обрел силу только в 1770-е годы, когда прежние этнические нации стали мешать появлению национальных государств и империй. Должен заметить, что я не пытался пропускать тексты экономистов прошлого сквозь современный фильтр политической корректности. Там, где Маркс и остальные писали варварство и цивилизация в значении, близком к сегодняшним бедность и развитие, я оставлял оригинальные формулировки.

В этой книге предполагается, что благодаря упомянутым выше многообразию, фрагментации, соревнованию и соперничеству капитализм в той форме, в какой он развился в Европе, можно осмыслить как набор изначально не преднамеренных последствий, которые были затем замечены, описаны и закреплены в системе стратегических средств и институтов. Взгляд на капитализм как на явление, в некотором смысле случайное, возрождает аналитическую традицию немецкого экономиста Вернера Зомбарта (1863–1941), которой впоследствии следовал и Шумпетер. Еще Адам Смит в 1776 году отмечал, что хлеб насущный мы получаем не благодаря доброте булочника, но благодаря его стремлению к выгоде. Наша сытость — это непреднамеренный, побочный продукт жадности булочника. Вообще говоря, вопрос о том, до какой степени можно доверить частным порокам создание общественной выгоды, активно обсуждался экономистами XVIII века. За несколько столетий европейцы разработали множество разнообразных подходов к технологии и общественным институтам. Сочетание многообразия и соревнования привело к тому, что в Европе появилось большое количество теоретических школ и технологических решений. Это великое множество идей и их продукты постоянно сравнивались между собой, формировались и развивались на рынках. Конкуренция между городами-государствами, а впоследствии между национальными государствами, финансировала европейские изобретения, которые были к тому же побочным продуктом соревнования между народами и их правителями в военных успехах и в роскоши. Как только было подмечено, что направление всех ресурсов на решение проблем в военное время приводит к изобретениям и инновациям, эта схема действия стала применяться и в мирное время.