Книга Наталья Кирилловна. Царица-мачеха - Таисия Наполова

Доктор погладил Захаркино плечо в бархатном кафтанчике и произнёс наставительно и мудро:

— Терпение — самая целительная мазь в несчастьях.

На этот день Захарка возлагал большие надежды. Он должен был выступить перед гостями с шутками, прибаутками и стихами собственного сочинения. К своему огорчению, он проведал, что царевны Софьи не будет и неизвестно, приедет ли царь. Накануне принесли вести, что царь пошёл в Потешную палату теремного дворца. Захарка знал, что царь любил, когда было много песен, и музыка, и танцеванье по канату. А сегодня туда свезли ещё и новых карликов — со всех вельможных дворцов. Это вызвало досаду и ревность Захарки. Сегодня ему самому так хотелось потешить царя...

И вдруг принесли новые вести. Из Потешной палаты царь отправился на смотрины невест. От Захарки не укрылось, как эта весть огорчила Матвеева. Он нахмурил брови и стал особенно задумчив. Захарка понял, почему так расстроился Матвеев. Прошёл слух, что царь зачастил в верхние палаты царского дворца, где находились невесты, и, появляясь там, любил смотреть на княжну Анну, дочь князя Григория Долгорукого. Говорили, что княжна Анна была зело прекрасна. «Ну и ладно, и добро», — думал Захарка. Он давно уже понял замысел Матвеева сделать царицей свою воспитанницу Наталью и в душе противился этому. А почему, он и сам хорошенько не знал.

Между тем на пригорке показалась царская карета.

Когда Матвееву доложили об этом, он засуетился, бросился к двери, но вдруг задержался, подошёл к Захарке и сильно надавил ему на плечо:

— Ныне, карла, тебе предстоит особо поусердствовать. Ежели царь останется доволен, получишь дорогой подарок, какого у тебя и на мысли не было.

Захарка слегка присел от боли и сказал:

— Скинь лапу-то свою медвежью. Больно ведь сделал...

Он упёрся в Матвеева сердитым взглядом, зная, что ему ничего не будет за грубость. И верно. Слова «медвежья лапа» даже развеселили Матвеева. Но вот, казалось, чем-то недовольного царя посадили в почётное кресло, после чего начали рассаживаться остальные гости. Они пришли сюда отдохнуть и посмеяться. Но отчего невесел царь?

Матвеев был прав: сейчас всё зависело от успеха или неуспеха Захаркиных шуток.

А тот почувствовал себя хозяином положения. На особом столике перед собой раскладывал листки с записями. Он пришёптывал, разговаривал сам с собой. Слов не было слышно. До окружающих долетали порой гортанные звуки и шёпот. Это интриговало. Интонации Захаркиного голоса были самые неожиданные: то гневные, то убеждающие, то вдруг вырывалось грубое слово. Но карликам всё прощали.

Листки с записями оказались фантами, в которых были заготовлены шутливые «гадания» на каждого из гостей. На подносике фанты были перемешаны, и гости должны были тянуть их. Это было что-то вроде лотереи, и никто не спешил тянуть фант, а приглядывался да приценивался. Каждому хотелось вытянуть что-то интересное для себя. А Захарка приговаривал:

— Промышляйте, не плошитесь. Бог вас вынесет... Что в людях ведётся, то и вас не минет.

Иногда слова его были невпопад, но гостей это забавляло ещё больше.

Но самое интересное началось, когда гости стали читать — каждый свой фант. Первый номер выпал князю Куракину. Прочитав свой фант, князь с удивлением воскликнул:

— Ах ты добродей! Да каким это ведомством ты доведался о моих болезнях? Я о том и с домашними своими не толкую. Нет, каково! — обратился он к остальным. — Да ещё насмешничает: «Сорок тебе кадушек солёных лягушек, да овин киселя, да десять бочек собачьих хвостов...»

— А у тебя есть столько-то добра? — смеялись гости.

Тучный князь Долгорукий недовольно кряхтел, прочитав:

— «Коли господин мой станет есть, так не на что сесть. Да слава Всевышнему, что аппетит есть...»

— Ну и добро, князь Юрий. Захарка-то в самую точку попал. Ты уж не досадуй на него...

После обмена репликами вдруг наступила пауза.

— А ты что, Сергеич, вертишь свой фант? Али не нравится, что в нём написано? — обратился к Матвееву сидевший рядом с ним Куракин.

— Читай! Коли что не так, поправишь, — потребовали собравшиеся.

Матвеев прочитал:

— «В царских хоромах у тебя надёжное тёплое гнездо. Какова-то будет новая хоромина, крытая сосновой корой?»

В интонациях его глухого низкого голоса была насмешка, за которой он хотел скрыть тёмное и недоброе предчувствие чего-то опасного.

— Ты, Захарка, угадал, в самый раз, — небрежно заметил Матвеев. — Я действительно надумал строить в лесу потешную хоромину. Немцы уже за дело принялись...

Тут посыпались вопросы, что за потешная хоромина, и Матвеев сказал, что давно уже замыслил поставить летний театр под открытым небом и что Грегори подбирает группу актёров.

Затем, взглянув на царя, он добавил:

— Государь давно благословил меня на сие доброе дело.

Все взоры обратились к царю. Он был бледен, и многие подумали, что за последнее время он сильно изменился. В нём появилось что-то беспокойное. Наблюдательные люди заметили, что он менял часто своё местонахождение. Его будто гнало что-то с одного места на другое, его карету видели то в Коломенском, то в Измайлове. Особенно зачастил он на богомолье.

Матвеев неожиданно повернулся к нему:

— А что же твоё гадание, государь? Или ты не хочешь тянуть свой фант?

Алексей, долго сидевший молча, вдруг оживился:

— Да где они, ваши фанты?

— Захарка! — строго произнёс Матвеев.

Захарка приблизился к царю со своим подносиком.

— Не гневайся, государь-батюшка, невдомёк мне было. Не смел беспокоить твою государскую милость...

— Может быть, ты сам вытянешь мне фант на счастье? — рассмеялся царь.

— Тогда это будет мой фант, — не согласился карлик.

— Ну, давай твои гадалки, коли ты такой упёртый.

Алексей протянул руку к вороху маленьких конвертиков, вытянул наудачу один из них, развернул и стал читать:

— «Я приучил его своим глазам не верить».

Царь слегка прищурил большие светлые глаза, погладил свою холёную рыжеватую бородку, произнёс, словно бы в размышлении:

— И на кого это намекает Захарка?

Некоторые из гостей опустили глаза, думали, что намёк на царя верен. Вот и ныне... Разве не по слову Матвеева хочет царь выбрать в невесты его воспитанницу?

Повисло неловкое молчание, и только лицо Матвеева поражало дьявольской непринуждённостью.

— Не изволь беспокоиться, государь, — добродушно откликнулся князь Долгорукий. — В этих писульках всё наобум...

— Всё это игры европейские, и нам они не в обычай, — заметил князь Куракин.