Книга Филипп Август - Эрнест Дюплесси

Клерк начал чтение тем гнусливым и однообразным тоном, который имеет свойство раздражать характеры живые и нетерпеливые.

– Смерть моей жизни! – закричал король, – какая мне нужда до всех этих подробностей! Итог, господин клерк! Итог! Сколько остается в моих сундуках?

– Двести ливров, три су, шесть денариев, государь.

– Ты лжешь, негодяй! – рявкнул Филипп, вырвав бумагу из рук испуганного клерка и оттолкнув его. – Стало быть, я, по-твоему, нищий? Ты лжешь, говорю я тебе. Это невозможно! Однако, – прибавил он через минуту, когда пробежал бумагу, – это справедливо. Пришли ко мне Герена! Мне жаль, что я тебя ударил, забудь об этом и скажи Герену, чтобы пришел тотчас же.

Во время этой сцены Агнесса подошла к окну и, обернувшись лицом к реке, казалась безразличной к происходившему. Она не проронила ни одного слова, однако, когда увидела, к какому серьезному рассуждению повели приготовления к празднеству, ей очень захотелось потихоньку удалиться. Но король, разговаривая с министром и слушая клерка, преграждал ей дорогу к двери, и она принуждена была остаться.

Филипп, совершенно забывший о присутствии Агнессы, приметил ее, как только ушел клерк, и этого было достаточно, чтобы заставить его покраснеть своей вспыльчивости.

Каждый страстно влюбленный мужчина хотел бы казаться ангелом в глазах той, которую он любит. Король, стыдясь, что забылся до такой степени, тихо подошел к окну и, взяв королеву за руку, сказал:

– Агнесса, я вышел сейчас из себя, но этот отчет сильно меня раздосадовал, и я уже не в состоянии заняться празднеством… Ступайте наблюдать сами за приготовлениями. Пошлите ваших фрейлин в сад и, хотя бы им пришлось сорвать последний цветок, не жалейте ничего, чтобы стол и пиршественный зал были великолепно украшены.

– Я позабочусь, однако, – отвечала Агнесса, – чтобы они оставили несколько цветков, и самых красивых, потому что я сама хочу приколоть их к шлему моего Филиппа в день турнира.

Она вышла с улыбкой на губах, точно никакое беспокойство не нарушило ясность ее мыслей.

Герен не заставил себя ждать. Но он нашел короля совсем не в таком расположении духа, в каком оставил его клерк.

– Герен, – сказал Филипп с видом озабоченным, но спокойным. – Напиток, присланный вами, был горек, но спасителен, и я выпил его до дна. Благодарю, что вы меня не пощадили.

– Я всегда с сожалением, государь, отнимаю у вас одну из тех минут радости и спокойствия, которые вы так редко можете выкроить у дел, но…

– Знаю, Герен, мне известна ваша благородная и бескорыстная душа. Вы иногда бываете строгим другом, но я предпочитаю вашу строгость лести честолюбивых советников и питаю к вам полное доверие. Выслушайте же меня: этот пир должен состояться, и турнир также, а может быть, и новые празднества. Не потому, что я хотел бы усладить свой взор зрелищем моего величия – я слишком хорошо знаю его тщету. Но я хочу быть настоящим королем. Знаете, чего недостает Франции для того, чтобы она шла во главе христианских народов? Короля. Да, Герен, короля, который вернул бы трон на ту высоту, на которую вознес его Карл Великий. Не бледнейте, господин епископ. Я не задумал сам сделаться этим монархом; это было бы безумием. Но я хочу, если когда-нибудь он произойдет от моего рода, по крайней мере, проложить ему путь. Нет, я не думаю играть роль Карла Великого, имея это перед глазами, – прибавил он с горечью, указывая на отчет, который еще держал в руке. – Однако я могу сделать многое и уже сделал много.

Филипп остановился на минуту, как бы для того, чтобы собраться с мыслями. Потом, подняв голову с благородной гордостью, продолжил:

– Когда скипетр перешел в мои руки, в нем было не более могущества, чем в палке шута, но я возвратил ему его достоинство. Властелин моих вассалов, но властелин по имени… Это я был у них в подданстве, а не они у меня, и я разбил эту цепь, объявив, что король не может быть вассалом своих подданных. Это был мой первый шаг, но оттого не менее серьезный.

– Поверьте, государь, мои советы не станут совращать вас с этого пути.

– Я дал почувствовать мою власть моим вассалам, – продолжал Филипп, одушевляясь, – когда приказал, чтобы каждая ссора, которая возникнет между ними, будет рассмотрена нашим парижским судом. В этом я последовал моей воле, а не их. Я освободил общины, я возвысил духовенство, и хотя оно готово отплатить мне неблагодарностью, я об этом не сожалею, потому что захочет оно или нет, но будет служить орудием моим планам. Мои крупные ленники, это правда, испытывают опасения и недовольство. Но я уже урезал их власть, и за меня стоят низшие бароны и богатые горожане. Однако этого мало. Мне надо привлечь на свою сторону часть могущественных вассалов, и тогда пусть другие бунтуют, если рискнут. Клянусь Богом, если они осмелятся, то мой меч проредит их владения, и я оставлю сыну в десять раз больше, чем получил от своего отца. Но некоторые из этих бунтовщиков мне нужны, чтобы укротить других. Филипп де Шампань, который остался бы нечувствителен к истинным благодеяниям, не способен устоять перед почестями и комплиментами. Его надо хвалить и сажать по правую мою руку. Филипп де Куртне мечтает только о подвигах рыцарства – его надо задобрить турнирами. Многие другие находятся в таком же положении, Герен, и если я хочу раздавить их моим железным нарукавником, я должен налить в него меду, чтобы привлечь их туда.

Таким образом говорил Филипп Август, оживленный, без сомнения, тем великим эгоизмом, который называется честолюбием, но также и той силой души, которая возвысила его над веком и которой следует восхищаться, потому что она спасла Францию.

Герен, человек скорее рассудительный, чем дальновидный, был, однако, способен понять эти великие планы и отказался от всякого возражения.

– Я не принадлежу к числу тех безумцев, – сказал он, – которые думают, что обширные планы могут быть исполнены посредством таких слабых средств. Но скудность вашей казны такова, что я, право, не знаю, где найти средства. Я обращусь к преданности парижской буржуазии.

– Повидайтесь с ними, Герен. А я попрошу совета, а может быть, и помощи у Венсенского отшельника. Это один из тех редких людей, чей взор умеет возвышаться, не теряя верности и ясности. Но прежде я пойду взглянуть на приготовления к моему празднеству. Ни за что на свете не хочу, чтобы Тибо де Шампань мог что-нибудь порицать, Герен! Прикажите, чтобы был готов мой конвой.

Герен ушел, Филипп отправился к Агнессе. Через несколько часов он выезжал из Парижа со свитой, достойной короля. Но, остановившись в Венсене, он оставил там свою свиту; потом, набросив на плечи коричневый плащ, прошел через парк пешком в сопровождении одного пажа, которого оставил у ворот леса Сен-Манде с приказанием отворить ему ворота, когда он воротится, и зашагал по тропинке, которая, извиваясь в густой чаще, вела в самую глубину леса.

В половине лье от Венсенской башни находилась тогда старая гробница, которая, судя по еще украшавшей ее скульптуре, должна быть была воздвигнута в память какой-нибудь важной особы, но совершенно неизвестной в то время. Изгладившаяся надпись и разбитый мрамор казались трофеями, посвященными забвению.