Книга Все есть - Мачей Малицкий

— Я тоже. Он меня удивил. «Просце простого», — сказал. Как было? Много привез историй, разговоров, видов, надписей? Мне кажется, ты только ради этого встречаешься с людьми, только поэтому выходишь из дома.

— Этого мало?

— Нет. Да. Иногда мало. Ужинаем?

— Да. Я успею принять душ?

— Спокойно. Я включу духовку. Печеная картошка, масло, соль, квашеная капуста, пахта. Все просто.

[Распаковал рюкзак. Достал из шкафа что нужно чистое. Вошел в ванную.]

— Запах… Что это? — спросила Лысая, когда вернулся.

— Семейная традиция.

— Это как?

— Я тебе расскажу.

[Закурил. Сел за стол.]

— Mira: en mil novecientos veinticuatro mi tía (la hermana de mi papa) fue a una gira a España, alli conoció a un muchacho, hijo del dueño de la fábrica más antigua de perfumes, mundialmente famosa, se enamoraron locamente, y cuando mi tía estaba por regresar a Polonia, él le prometió que cada diciembre le iba a mandar un litro de la mejor agua de colonia, este proceder ha durado hasta hoy, y espero que dure por los siglos de los siglos, mi tía me contó esta historia en el lecho de la muerte, me dijo también que yo, como el último de la familia M., voy a seguir recibiendo de España esta agua de colonia, es todo — ésta es el agua.

— Почему ты рассказал по-испански?

— Тетка просила о двух вещах: чтобы я ни в коем случае не упоминал названия фирмы и, коли уж буду рассказывать эту историю, чтоб непременно по-испански. Что поделывала? Что поделывали?

— Вчера два раза ходила на реку. Утром с Псом, днем одна. Когда мы с ним возвращались домой, возле таможенников разминулись с большим человеком с интересным лицом. Днем я пошла в другую сторону. На тот берег перешла по железнодорожному мосту. За вторым мостом мужчина играл в воде с псом. «Мать твою, где у тебя палка? — крикнул. — Чертов хуй», — добавил. За этой сценой наблюдала женщина. Сидела в ложбинке и пила водку из бутылки. На повороте я наткнулась на большого человека с интересным лицом. «Снова встречаемся», — сказала я. «С чего вы взяли?» «Мы разминулись утром, около таможенников». «Возможно. Память у меня никудышная». «А у меня хорошая». Место, где произошла вторая встреча, отделяли от места первой встречи добрых пять километров и несколько часов. В обоих случаях большой человек с интересным лицом шел в том же самом направлении. Я, впрочем, тоже. То есть, мы шли в противоположные стороны. У второго обрыва, за розовым домом, я решила вернуться. Перебралась через реку, присела на островок белого песка, подождала, пока обсохнут ноги, и пошла обратно. За розовым домом на бетонной ограде была новая синяя надпись: ЛЮБОВЬ КАК ПОНОС — ПРИДЕТ И ВРАЗНОС. Она мне не понравилась, но — обязанность хроникера — я ее запомнила. Когда открывала калитку, заметила, что у стены дома сидит Янек. Молоко, программа. Это я уже говорила. Помешаю картошку.

— Я прочту сообщения от Анджея.

[Подошел к принтеру. Пять страниц.]

По радио говорили о четырех вирусах. Рэмбо сегодня не лаял, а вчера в это время она была дома.

Если у меня к тебе будут какие-нибудь претензии, я тебе прямо скажу, как на духу, и все дела. Если у тебя ко мне будут какие-нибудь претензии, ты мне прямо скажешь, как на духу, и все дела.

Ах, эти твои обеды. Уже из горла лезут. Ем и ем, а жопа реально растет.

А я сегодня съела две камбалы и булку. И запила водой из-под крана.

Сегодня будет рассматриваться его условно-досрочное, только вряд ли получится.

[Доносы. Положил распечатки куда полагается.]

— Еще минут десять-пятнадцать, — сказала Лысая от духовки. — На следующей неделе я уезжаю.

— Надолго? Куда?

— В Албанию. На месяц. Максимум.

— Одна?

— Как всегда. Поставь тарелки. Положи приборы. Приготовь кружки. Соль, перец, масло. Капуста в холодильнике. А, подставка под противень. Почты мало. Только эта книжка. Цветы растут. Насчет Старушки всё правда. Возвращается в понедельник. Оставили насильно. Врачи ничего не могут понять. Опоясывающий лишай исчез в первую же ночь. Бесследно. Звонил Злющий.

— Да. Звонил. Знаешь что, сразу. У меня к тебе просьба. Хочу это отправить. Перепиши несколько слов.

[Вырвал листок из блокнота. Она села за клавиатуру.]

— «Кровь и перья», — прочла. — Ужасно.

[Через двадцать минут кликнул «отправить»

[e-mail]

Вдруг сообразил, что таким образом выдает свой адрес. Ладно, не беда — Злющий не из тех, кто морочит голову без причины.]

— Садись, ужин, — услышал.

[Ушла около полуночи. Пес проводил ее до калитки. Подошел к кухонному окну. Деревянный подоконник. Горшок из необожженной глины. Черная земля. Между зелеными остроконечными листьями торчал пурпурный цветок. От середины до острых кончиков лепестки плавно меняли пурпурный цвет на зеленый. Спустя некоторое время становились листьями. Он уже несколько месяцев наблюдал за переменами. Цветок знал свое. Прибывало листьев, прибывало пурпурных лепестков, и они незаметно начинали зеленеть. Процесс шел.]

— Идем спать, — сказал Псу.

5. Приятный свежий денек, в горах шел дождь

[Проснулся от холода. «Приятный свежий денек, в горах шел дождь», — подумал. Заглянул в книжку, которую Лысая оставила на столике возле дивана. Открыл примерно посередине. На цитате.]

[…] Был автором книг. Писал книги, одну за другой. […] Автор одну свою половину назвал Я, вторую — Он. Я думал и писал книги, знал всё обо всём и ничего не делал. Он ни о чем ничего не знал, но умел делать всё. Я был мудрый, Он — счастливый. Я предусмотрительно держался в стороне, чтобы Он не мог навредить его мудрости и чтобы Я со своей мудростью не причинял вреда развлечениям, которым предавался Он. Я пребывал в своем кабинете, Он — в широком мире. Я не соглашался, чтобы Он жил у него, ибо тогда получалось бы, что Я отрицает существование мира вне кабинета, но поскольку Я знал, что такой мир существует, то выглядел бы каким-то призраком. Я не хотел быть призраком, просто хотел сидеть в своем кабинете и потому, чтобы Он мог жить в широком мире, снабжал Его деньгами из гонораров, получаемых за написанные в кабинете книги, благодаря чему мир благоденствовал и Он благоденствовал, а Я мог всецело быть только самим собой, не будучи вынужден быть всецело самим собой, существуя в комплекте как Я и Он. Вдобавок, хотя Он жил в широком мире на содержании Я, у Я и в мыслях не было следить за Ним, приглядывать или участвовать, хотя бы от случая к случаю, в Его предприятиях. Строгая дисциплина не позволяла Я поддаваться такого рода соблазнам — ведь вся мудрость Я пошла бы насмарку, если б Он подвергался ее критике, а Он вряд ли бы порадовался, если б в этой критике был хоть какой-то смысл. Я считал самым важным сохранять ситуацию, при которой Он и мир были бы постоянно и в полном согласии поглощены собой, ибо тогда Я мог бы воистину, мудро и активно, существовать как личность, занятая исключительно собой. Я сказал: Я это Я, а стало быть, подлинный, Я — не Он, а стало быть, Он фальшивый; однако Он это Он, а стало быть, будет оставаться фальшиво-подлинным, пока Я буду Ему в этом способствовать. Самостоятельно Он фальшивым быть не мог — иначе в конце концов превратился бы в кого-то подлинного. Чтобы оставаться фальшивым, Ему требовалось нечто, с чем можно было бы делить фальшь, требовался мир и требовались другие Они. Долгое время Он и мир состояли в отношениях, исполненных очаровательной и всеобъемлющей фальши; по сути, столь очаровательной и всеобъемлющей, что из этого мира, из этого конгломерата прочих Их, родилась одна полноценная, очаровательная и фальшивая Она. Теперь Он и Она бескорыстно дарили друг другу такую же радость, как прежде Он и мир, пока фальшь их взаимной привязанности не стала настолько совершенной, что привела к воспроизведению — клонированию Я в его кабинете. Клонированный Я, клонированные Он и Она. […]