Книга Эпоха Владимира Путина. К вопросу об исторической миссии второго президента России - Владимир Кузнечевский

Это был психологический момент истины. Тогда, из тех офицеров разведки, кто годами работал за рубежами родины, сломались многие. А многие и фактически порвали связи с родиной. А кое-кто просто растерялся. Мне на своем жизненном пути приходилось встречать за рубежом генералов от разведки, которые, спасая себя, в поисках психологической опоры в личной жизни с головой ушли в коммерцию, в религию, оставив государству и вырастившему их русскому народу возможность самому выпутываться из кризиса. Третьи, как заместитель председателя КГБ, генерал армии Ф. Бобков, поступили в услужение тем, для кого родину в эти судьбоносные моменты заменил гешефт. Четвертые, как генерал Калугин, перешли на сторону врага. Но были, к счастью, и такие, как Путин, который, стиснув зубы, покинул разведку со словами «Ничего, они обо мне еще узнают…» (Блоцкий О. С. 301). Их было несравненно меньше, чем первых, но они, к счастью, тоже были.

В момент указанной выше беседы с Борисом Николаевичем Путин не знал, что Ельцин совсем не горел желанием непременно присвоить ему генеральское звание. Президент давно уже разочаровался в военных. «Когда-то в 93-м, а может быть, еще раньше, в 91-м, – признавался в своих мемуарах Б. Ельцин, – я задумался: что-то не так в некоторых наших генералах. Чего-то важного им недостает: может, благородства, интеллигентности, какого-то внутреннего стержня. А ведь армия – индикатор общества. Особенно в России. Здесь армия – просто лакмусовая бумажка. Я ждал появления нового, не похожего на других генерала. Вернее сказать, похожего на тех генералов, о которых я в юности читал в книжках. Я ждал… Пришло время, и такой генерал появился. И с его приходом всему обществу вдруг стал очевиден настоящий, мужественный и высокопрофессиональный облик наших военных. Звали этого «генерала» полковник Владимир Путин»[26].

Придя к решению отставить Примакова с должности премьера, Ельцин сильно опасался противодействия со стороны Верховного совета. «Понимая, – написал он позже в своих мемуарах, – необходимость отставки Примакова, я постоянно и мучительно размышлял: кто меня поддержит? Кто реально стоит у меня за спиной? И в какой-то момент понял – Путин»[27].

Но Путин сопротивлялся своей судьбе до последнего. Когда президент пригласил его в загородную резиденцию и сообщил о своем намерении досрочно уйти в отставку и оставить ему высшую властную должность в стране, то услышал в ответ: «Не знаю, Борис Николаевич, не думаю, что я к этому готов».

«Подумайте, – сказал Ельцин в конце беседы. – Я верю в вас»[28].

Момент был судьбоносный не только для Путина, но и для России.

В 1980-х годах мне по работе в президиуме АН СССР довелось близко общаться с выдающимся русским ученым и мыслителем, членом-корреспондентом АН СССР Никитой Николаевичем Моисеевым (1917–2000) (позже Никита Николаевич был избран действительным членом Академии наук СССР). Его энциклопедическая эрудиция, глубина и трезвость мышления и потрясающее бесстрашие в выражении своих мыслей производили большое впечатление на руководство Академии наук СССР, и мне, как ученому секретарю президиума АН СССР, часто приходилось обращаться к нему с просьбой возглавить ту или иную комиссию из выдающихся ученых, которые создавались для выполнения различных заданий, поступающих из ЦК КПСС.

В 1991 году ЦК КПСС как директивный для Академии наук орган исчез, но проблемы в развитии страны остались и правительство продолжало «нагружать» Российскую Академию наук заданиями по анализу животрепещущих проблем экономического развития страны уже в новых условиях. Никита Николаевич никогда не уклонялся от этих просьб.

Но было воочию видно, что, будучи настоящим патриотом России, он слишком обостренно воспринимал то, что происходило в Москве и в стране на закате ельцинского правления. Поэтому меня нисколько не удивило его полное пессимизма заявление, сделанное им в публикации «Агония» за четыре месяца до его ухода из жизни.

«Я не могу быть сегодня оптимистом, – написал он. – Да, у нас есть шансы, но я уже не верю в то, что они будут использованы. И для моего пессимизма есть достаточно оснований, ибо для использования наших шансов необходим соответствующий интеллектуальный уровень руководства и его способность заменить политиканство и цели личного эгоизма искренним стремлением послужить отечеству и собственному народу. Необходимо, чтобы кремлевское руководство было способно осознать ситуацию и потенциальные возможности России. Но трудно представить себе, что на этом уровне в ближайшее время появятся фигуры масштаба де Голля. Необходим высокий уровень доверия нации к кремлевскому руководству. Но трудно поверить, что такой руководитель возникнет в обозримое время. Необходима, наконец, партия, обладающая соответствующей программой и пользующаяся авторитетом в широких кругах народа. Но такой партии сегодня нет, и трудно ожидать, что она может возникнуть в ближайшие годы. Вот почему оптимистический сценарий нашего развития мало реален»[29].

Никите Николаевичу было в этот момент 82 года. В Ельцина он давно уже не верил, а других не видел. А до прихода В. Путина на должность премьер-министра РФ оставалось еще шесть месяцев, в обзор Никиты Николаевича он не попадал.

В. Путина в этот период не «видел» не только Никита Николаевич. Не «видели» и другие. Но предчувствие того, что такой политик должен обязательно появиться, в обществе уже вызревало. И находило себе выражение в российской прессе.

Так, Владимир Вьюницкий, кандидат философских наук, один из основателей Партии пенсионеров, сомневаясь в том, что Б. Ельцин надолго обосновался на посту президента страны, и заглядывая на несколько лет вперед, в самом начале 1993 года опубликовал в журнале «Диалог» статью под названием «Каким будет политический лидер постъельцинского времени», где написал следующее: «Общенациональный лидер, которого жаждут видеть во главе России ее граждане и будущие избиратели, должен быть не просто представителем той или иной партии, получившей большинство голосов. Он должен быть политической величиной, признанной на уровне не только сознания, но и эмоций всем народом. Скорее всего, успех будет на стороне того, кто будет выступать не от имени какой-нибудь партии или блока, а кандидатом от массовых народных движений, в которых будут участвовать, но не задавать тон политические партии и организации. Иными словами, можно прогнозировать победу фигуры национального согласия или компромисса. С точки зрения политической тактики это должен быть бонапартист в хорошем смысле, который может стать в точку равновесия политических сил и, используя вотум народного доверия, приглушить накал страстей между ними. Исходя из отмеченных выше параметров, новый политический лидер должен прийти под знаменем так называемой авторитарной демократии: политического курса, в основе которого лежит приверженность демократическим институтам и ценностям, но при сохранении сильной государственной власти, контроля со стороны ее органов за экономическими и социальными процессами в обществе, наличия сильной вертикали исполнительной власти, замыкающейся на главу государства. Новый лидер должен будет продолжать курс на создание рыночной экономики, способной вписаться в мировое хозяйство. Но ему придется считаться с сильными требованиями народа о сохранении всех социальных гарантий, связанных с социалистическим прошлым. Поэтому социал-либеральный курс будет единственно перспективным и приемлемым для него. Единственной формулой соединения этих различных начал может быть идеология патриотического демократизма, которую и должен наконец принести в сознание российского общества лидер постъельцинского типа. Учитывая состояние межнациональных отношений в стране, это должен быть представитель великорусской нации. В истории не бывало так, чтобы на потребность в нужном типе фигур не было ответа. И на сей раз в стране найдется нужный ей лидер, и, видимо, не один. Ибо люди – это единственное наше национальное достояние, которое Россия пока не растеряла»[30].