Книга Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

В 1914-м стихи Катаева опубликовали в Петербурге в журнале «Весь мир», и в том же году журналист, фельетонист и литературный критик Петр Пильский (между прочим, посетивший Толстого в Ясной Поляне и общавшийся с Чеховым) организовал для одесских дачников выступления юных поэтов. Пильский вообще был мастером публичных мероприятий — он открывал вечер Маяковского и кубофутуристов, читал популярные лекции, одна из которых называлась «Измена женщины и месть мужчины». «Пильский был темпераментный и бойкий писатель, умело владевший пером, — вспоминал Корней Чуковский, — но бретер, самохвал, забияка, драчун».

Весной 1914 года в одесских газетах Пильский напечатал следующее объявление: «Поэтам Одессы. Этой зимой возникла мысль об устройстве вечера молодых поэтов юга… Я прошу молодых поэтов собраться в литературном клубе сегодня в 9 час. вечера». 15 июня состоялся вечер «Кружка молодых поэтов» в курзале Хаджибейского лимана (дачное место под Одессой).

В литературный клуб шестнадцатилетний Катаев принес тетрадь с вклеенными газетными стихотворениями и поэмой «Зимняя сказка» (в значительной части об охоте на зайцев, о которой он понятия не имел).

Там на отборочном собрании в полутемном зале он познакомился с Эдуардом Багрицким, сыном приказчика, учеником реального училища.

Гимназистам было запрещено участие в публичных выступлениях, и они укрылись псевдонимами: один стал «Валентином К», другой, Натан Шор — «Фиолетовым», ученик реального училища Дзюбин — «Багрицким».

Одесский поэт Александр Биск писал в мемуарах: «Самым талантливым мы считали Багрицкого, мы все увлекались его первыми стихами, в них было много силы и красок, бесшабашной удали», а вот слова поэтессы Аделины Адалис: «В юности, в Одессе, Эдя считался нашим главарем».

Катаев приводил отрывок несохранившегося стихотворения приятеля:

Нам с башен рыдали церковные звоны, Для нас подымали узорчатый флаг, А мы заряжали, смеясь, мушкетоны И воздух чертили ударами шпаг…

«Его руки с напряженными бицепсами были полусогнуты… Он выглядел силачом, атлетом… Впоследствии я узнал, что с детства он страдает бронхиальной астмой и вся его как бы гладиаторская внешность — не что иное, как не без труда давшаяся поза». Певец моря не умел плавать… Поэтесса Зинаида Шишова в мемуарах замечала: «У Багрицкого было всего три изъяна: не хватало переднего зуба, не сгибался палец на правой руке и щеку пересекал шрам («фистула» — знали мы, «сабельный шрам» — думали девушки)».

На отборочном собрании Катаев увидел и Семена Кесельмана (Кессельмана), иногда подписывавшегося псевдонимом Эскесс — С. [«эс»] Кесс[ельман], «поэта старшего поколения» (родился в 1889-м)… «Эскесс уже тогда был признанным поэтом и, сидя на эстраде рядом с полупьяным Пильским, выслушивал наши стихи и выбирал достойных». А вот из Олеши: «Также был еще в Одессе поэт Семен Кессельман, о котором среди нас, поэтов более молодых, чем он, ходила легенда, что его похвалил Блок… Тихий еврей с пробором лаковых черных волос…»

«Он жил вдвоем со своей мамой, вдовой. Никто из нас никогда не был у него в квартире и не видел его матери», — писал Катаев. Шишова, напротив, утверждала, будто бы Кесельман «появлялся в обществе исключительно об руку с мамашей». А Багрицкий написал на него такую эпиграмму:

Мне мама не дает ни водки, ни вина. Она твердит: вино бросает в жар любовный; Мой Сема должен быть как камень хладнокровный, Мамашу слушаться и не кричать со сна.

Александр Биск свидетельствовал: «Одним из самых слабых считался у нас Валентин Катаев: первые его вещи были довольно неуклюжи; я рад сознаться, что мы в нем ошиблись. Не все молодые писатели вышли на большую дорогу. Очевидно, кроме таланта нужно и счастье, и уменье подать себя. Что стало, например, с Семеном Кессельманом, очень талантливым поэтом, которого я лично ставил выше всех остальных? Он прекрасно умел передать чувство одиночества в большом городе».

После революции Семен Иосифович работал юрисконсультом в Одесском гостиничном тресте и умер от сердечной болезни в 1940-м. В начале оккупации вдова поэта, Милица Степановна Зарокова, опасаясь надругательства над могилой мужа, убрала с кладбища и спрятала надгробную табличку с именем Кесельмана.

Наше счастье юное так зыбко В этот зимний, в этот тихий час, Словно Диккенс с грустною улыбкой У камина рассказал о нас.

писал он в стихотворении 1914 года «Зимняя гравюра».

Выступления перед одесскими дачниками на театральных площадках и в летних ресторанах сдружили молодых поэтов.

Катаев вспоминал: «Петр Пильский, конечно, ничего нам не платил, но сам весьма недурно зарабатывал на так называемых вечерах молодых поэтов, на которых председательствовал и произносил вступительное слово, безбожно перевирая наши фамилии и названия наших стихотворений. Перед ним на столике всегда стояла бутылка красного бессарабского вина, и на его несколько лошадином лице с циническими глазами криво сидело пенсне со шнурком и треснувшим стеклом».

(В 1940-м эмигранта Пильского парализовало, когда в его рижском доме проводили обыск сотрудники НКВД, появившиеся вместе с занявшими Латвию советскими войсками. Он скончался в декабре 1941 года в своей квартире во время немецкой оккупации.)

В том же 1914-м Катаев познакомился с Юрием Олешей.

Часто ярким писателям загадочно случается пройти и остаться в литературе парами. Они были связаны «какими-то тайными нитями», как писал Катаев.

Любопытно, оба настолько обожествляли жизнь, что в разное время написали о надежде, что никогда не умрут. Они всегда словно бы отражались друг в друге, и не только в юности — поздний Катаев признавал, что его новый стиль возник под сильнейшим влиянием Олеши.

Катаев впервые в свои семнадцать наблюдал пятнадцатилетнего Олешу на футболе — коренастого, в серой куртке Ришельевской гимназии, засадившего мячом в ворота.

«Я писал под Игоря Северянина, манерно, глупо-изысканно, — вспоминал Олеша, — Катаев, к которому однажды гимназистом я принес свои стихи в весенний, ясный, с полумесяцем сбоку вечер. Ему очень понравились мои стихи, он просил читать еще и еще, одобрительно ржал. Потом читал свои, казавшиеся мне верхом совершенства. И верно, в них было много щемящей лирики… Кажется, мы оба были еще гимназисты, а принимал он меня в просторной пустоватой квартире, где жил вдовый его отец с ним и с его братом… Он провожал меня по длинной, почти загородной Пироговской улице, потом вдоль Куликова поля, и нам открывались какие-то горизонты, и нам обоим было радостно и приятно».

Знакомство с Буниным

В том же 1914 году, судьбоносном для России, вступившей в войну, он познакомился с Буниным, ежегодно бывавшим в Одессе.

В этом месте сразу хотелось бы сказать о двух главных бунинских наследниках.