Книга Лев Троцкий - Георгий Чернявский

Между тем приближались последние дни первой революционной организации Льва Бронштейна. Он признавал через много лет, сколь наивно с точки зрения конспиративной техники было задумано все дело. «Но николаевские жандармы были тогда немногим опытнее нас».[52] Долго в таком «подвешенном состоянии» дело продолжаться не могло. Над Бронштейном и его товарищами сгущались тучи. «Но полиция медлила, не веря, что «мальчишки из сада» способны вести такую кампанию, и предполагая, что за нашей спиною стоят более опытные руководители… Это дало нам два-три лишних месяца».[53]28 января 1898 года были произведены аресты. За решеткой оказалось свыше 200 человек. Среди них, правда, было немало случайных людей, вскоре освобожденных за недостаточностью улик.

Сам Лев был схвачен не в Николаеве, а в имении помещика Соковника, к которому Швиговский перешел на службу садовником. Именно туда Бронштейн заехал «с большим пакетом рукописей, рисунков, писем и вообще всякого нелегального материала». Когда нагрянули жандармы, Швиговскому удалось спрятать пакет за кадкой с водой, а затем шепнуть старухе-экономке, чтобы она его перепрятала.[54]

Так Лев Бронштейн впервые оказался в руках царских карательных служб. Теперь ему предстояло показать, чего он стоит, в совершенно новых условиях, представлявшихся молодому человеку, которому шел только двадцать первый год, чрезвычайным испытанием сил и воли. Как оказалось, это испытание он прошел с точки зрения революционера достойно, в значительной степени благодаря своему целеустремленному и эгоцентричному характеру, стремлению быть во всем незаменимым и первым, а также находчивости и сообразительности.

Глава 2

ПЕРВАЯ ССЫЛКА И ПЕРВАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Скитания по тюрьмам

Пребывание в тюрьме никогда не бывает комфортным. Любое заключение — тягчайшая ноша для человека, тем более для юноши, полного сил и энергии. Но всё же условия тюремного заключения необходимо сопоставлять. Политические заключенные царской России, включая социал-демократов, не могли и предположить в конце XIX — начале XX века, что условия их пребывания за решеткой и тем более в ссылке покажутся раем по сравнению с тем адом, в какой будут превращены пенитенциарные учреждения после воцарения в России одной из их собственных фракций.

Но это — дело будущего. Пока же Лев Бронштейн оказался в большой камере старой николаевской тюрьмы. Было ужасно холодно, лишь на ночь выдавали соломенный матрас, который отбирали поутру. Днем узники надевали пальто и калоши, садились, оперевшись спинами о едва теплую печь, и дремали. Но долго так посидеть не удавалось. Необходимость согреться заставляла бегать из угла в угол.[55] Через раздатчиков пищи Лев узнал об аресте всех ведущих членов организации, включая Александру. В николаевской тюрьме Лев и его товарищи провели несколько месяцев. Предание суду власти затягивали, так как надежных доказательств вины не было. Тем временем наступила весна, и в саду, где работал Швиговский, обнаружился сверток с бумагами Южно-русского союза. Появились, таким образом, документальные доказательства вины арестованных.[56] Однако и после этого городские полицейские чиновники и прокуроры медлили. Очень уж им не хотелось заводить в городе крупный политический процесс. В конце концов местным деятелям удалось убедить начальство, что дело им не подсудно, и арестованные были переведены в Херсон, а затем в Одессу. Бронштейна как главного заговорщика везли одного в почтовом вагоне под присмотром двух жандармов.

В Херсоне Лев оказался в одиночке, что перенес тяжелее, чем пребывание в многонаселенной камере. Грызла «жестокая тоска одиночества». Смены белья не было. Не было мыла. Заедали паразиты. Пища была скудной, тем более для молодого организма. Но Бронштейн не унывал. Он занимался зарядкой, сочинил несколько революционных песен, в том числе «Революционную камаринскую», которая начиналась словами: «Эх, и прост же ты, рабочий человек». «Весьма посредственного качества, стихи эти позже приобрели большую популярность». Они вошли в несколько сборников революционных песен.[57] Вскоре, однако, ситуация изменилась. Появились свежее белье, одеяло, подушка, хорошая пища. По тону надзирателя, сообщившего, что все это передано его матерью, Лев понял, что тюремные начальники получили немалую взятку.[58] Истмену Троцкий рассказывал через много лет, что матери удалось передать ему 10 рублей, значительную по тем временам сумму, чтобы он мог пользоваться тюремной лавкой.[59]

Но и пребывание в Херсоне оказалось недолгим — около трех месяцев. Следующим этапом была одесская тюрьма. Здесь имелась библиотека, которой Лев пользовался с «неутомимой жадностью».[60] Через некоторое время он стал получать книги из «внешнего мира».[61] Заключенный придумал оригинальный способ изучения иностранных языков: сестра принесла ему книги Евангелия на четырех языках. Опираясь на школьное знакомство с немецким и французским, Лев стал путем сопоставления текстов овладевать английским и итальянским.[62]

Тем временем в тюрьму поступали вести с воли, жадно воспринимаемые социал-демократами. Дошли сведения о состоявшемся в Минске в марте 1898 года нелегальном I съезде Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), на котором присутствовало всего девять человек, к тому же почти сразу арестованных. Реально социал-демократическую партию это собрание образовать не смогло, но съезд воспринимался как символ предстоявшего реального конструирования марксистской партии в России.

Однажды в разгар диспута у Льва случился странный приступ. Он потерял сознание, начались судороги. Правда, его легко привели в себя, и самочувствие почти сразу стало нормальным. Подобные случаи происходили и позже с разной степенью тяжести (обычно гораздо легче), чаще всего на публике во время сильного нервного напряжения. Известный социал-демократ Лев Григорьевич Дейч, которому позже Зив рассказал об этом случае, высказал мнение, что у Троцкого произошел приступ эпилепсии.[63] Дейч, не имевший никакого отношения к медицине (у него было незаконченное высшее философское образование), вряд ли может в этом вопросе считаться авторитетом. Сам Троцкий и лечившие его после 1917 года лучшие российские медики, судя по имеющимся материалам, не определили характер заболевания. Один из кремлевских докторов, Ф. А. Готье, с которым у семьи Троцкого установились доверительные отношения, полагал, что имела место особая форма малярии, которую Троцкий подхватил в тюрьме, но он не был уверен в своем диагнозе. Постепенно загадочная болезнь приобрела новые формы: резко повышалась температура, возникали желудочные расстройства, особенно в моменты наиболее интенсивного нервного напряжения.[64] Нередко Троцкий после такого приступа несколько дней находился в постели. Современные медики, с которыми консультировался автор этой книги, в частности Л. JL Рубо, полагают, что Троцкий, скорее всего, страдал приступами вегетативно-сосудистого криза, связанными с крайними перегрузками нервной системы. Одно несомненно: приступы, которые происходили редко, но неожиданно, в немалой степени затрудняли сложную, полную интриг и неприязни, нередко перераставшей в ненависть, политическую деятельность Троцкого.