Книга Свободная любовь - Ольга Кучкина

– У вас всегда был такой гражданский темперамент или в молодости вы были другим человеком?

– В молодости у меня и моих товарищей была ирония по отношению к власть предержащим. Я застал Иосифа Виссарионовича Сталина. Видел его неоднократно на Мавзолее, в белом мундире с золотыми пуговицами. Обаятельнейший человек. Махал нам рукой. А мы проходили и кричали: Сталин! Задерживались, но солдаты проталкивали, чтобы проходили, проходили. После этого я видел товарища Сталина в гробу в Колонном зале Дома Союзов. А потом я видел Никиту Сергеевича Хрущева в Вахтанговском театре, где у нас были гастроли, и он пришел на спектакль «Иркутская история», и вышел Пашка Луспекаев, а ложа, где Хрущев сидел, почти на сцене, и Пашка растерялся и заорал: здрасьте, Никита Сергеевич! А потом уже стал говорить слова роли… Я видел многих: Брежнева, Андропова, Горбачева… И Бориса Николаевича Ельцина, к которому я испытываю чувство искреннего уважения. Ему говорили: вот эти мэнээсы в розовых штанишках… А он в ответ: да, мэнээсы, но мне нужно окружение моложе, чем я, и умнее, чем я, и они будут работать. Такую фразу – «умнее, чем я» – никто из руководителей никогда у нас не произносил.

Нравственный императив

– От кого вы брали, когда играли, скажем, в володинском «Осеннем марафоне» – от Володина?

– От себя. Не от коллизии, которой у меня не было. А от своего характера. И играл я то, что мне было ближе всего. А ближе мне была не любовная история, связанная с артисткой Нееловой и артисткой Гундаревой, двумя замечательными женщинами, а желание моего героя сесть за письменный стол, положить Брокгауза и Ефрона, словарь литературного русского языка, обложиться бумагами и сидеть в этом Вернее и делать Бёрнса лучше, чем он есть. Тут Бузыкин – гений, это он умеет, это он чувствует. А вся коллизия не дает ему возможности сесть за стол. И в результате его любимые вещи передают бездарной переводчице, пользующейся плодами чужого труда, которую играла замечательная артистка Волчек. А он, стараясь сделать хорошо и одной женщине, которую любит, и другой, которую любит, и, не зная, как это сделать, чувствует себя все время виноватым и сам себя теряет…

– Вы не скучаете по этому человеческому типу?

– Я – нет.

– Я почему рассказала про знакомого киношника – потому что дело заставило людей перестать быть мальчишками, а стать мужчинами, но…

– Тут важно «но». Мне кажется, задача современного искусства – сделать так, чтобы, зарабатывая деньги, строя дом, покупая вещи, люди не забывали о том, что есть душа.

Людей выпустили из тюрьмы, и они бросились – свобода! Чего это он, мясо ест? Дай мне. Задушил его и сам съел. В первый раз это мясо увидел и задушил соседа… Нельзя давать людям забывать о том чувстве, что называется нравственным императивом. Может, это глупо с моей стороны, но я думаю, руководители государства должны понимать, что можно добиться громадных высот в зарабатывании прибыли, однако если нет главного, того, что заставляло Третьякова передать все свое богатство городу, или Савву Морозова вбить все деньги в Художественный театр, или Елисеева, который строил ночлежки и церкви, – если это будет забыто, страна погибнет. Потому что ее не будут связывать многочисленные нити, которые можно назвать чувством духовного родства, основанного на чувстве добра, понимания друг друга. К сожалению, благодаря раздробленности, каждый, как и ваш товарищ, занимается своим делом, обрубая все связи…

– Может, это временно?

– А может, нет. Если нет – будет голое поле, по которому станут бегать закаленные люди-быки, а страны не будет.

Счастье

– В вас всегда было сильно комедийное начало, публике могло показаться странным ваше преображение в серьезного общественного деятеля…

– Понимаете, Георгий Александрович Товстоногов, который никогда, ни при каких условиях не выражал вслух своей гражданской позиции, был насквозь пропитан гражданским чувством. Его спектакли не были прямым политизированным актом, как у Любимова, но все были продиктованы желанием через художественную ткань сказать о свободе, о справедливости, о добре. Когда я увидел его спектакль «Пять вечеров» в БДТ, у меня будто глаза открылись. Ведь я выпускник студии МХАТ, и для меня образцом были «Враги», «Анна Каренина», «Кремлевские куранты» во МХАТе, «Порт-Артур» в Малом. И вдруг я вижу на сцене обычную коммунальную квартиру, тот же запах, те же испарения нечистот из подвалов, корыто висит на стене комнаты. И заурядная женщина, работница какой-то фабрики, член профкома – Зина Шарко. И какой-то заурядный приходит мужчина, то ли уезжал, то ли был посажен – Ефим Копелян. И вдруг на сцене происходит, оказывается, самое главное, что есть в жизни – любовь. И эти два человека становятся прекрасны и неповторимы. И ты понимаешь, что они и являются центром Вселенной. Не «кремлевские куранты», не «Порт-Артур», а эта коммунальная квартира и ее обитатели. Я вышел на улицу – новый мир открылся. Я понял, что эти люди, которые по парадным, с авоськами, в очередях, это и есть соль земли.

– В то время вы были женаты на Тане Дорониной и переживали близкие чувства, как я понимаю…

– Какие?

– Любовь.

– А, да, мы были мужем и женой. Но, прожив семь лет, разошлись, нам было трудно друг с другом.

– Разошлись с драмой?

– Я – с гигантским облегчением. Думаю, она тоже.

– А что вы приобрели с вашей второй возлюбленной?

– Я благодарен судьбе, что я ее встретил, и что она, Галя Мшанская, журналистка, меня встретила. Я приобрел знание того, что женщина может быть предана до последней капли крови. Я Бога за это благодарю, это редкость, это счастье. Между мужем и женой всегда бывают какие-то ссоры, какие-то недоразумения. Ромео и Джульетта, если бы поженились, тоже имели бы свои маленькие неприятности. Но я понимал, что, если понадобится, этот человек, как Матросов, бросится на амбразуру. Такая верность и самопожертвование. У меня масса недостатков. У нее тоже есть. Но это не главное. Главное, что человек может отдать другому человеку свою жизнь.

– У вас две дочери…

– Оля работает на канале «Культура. Петербург», там же, где мать, Ксения – на радио «Эхо Москвы», родила нам внучку. Вот это счастье.

Русская беда

– Я хочу еще сказать о Товстоногове. Он спрашивал: в чем наша русская беда?.. Во МХАТе Борис Николаевич Ливанов, замечательно игравший в «Трех сестрах» Соленого, будучи один на сцене, говорил, что убьет Тузенбаха, и уходил. А потом выходил Андрей Прозоров и произносил свой монолог: куда ушло мое прошлое… Но Товстоногов вывел меня – Андрея на сцену с коляской, и Кирилл Лавров – Соленый говорил мне в лицо, что он убьет сейчас Тузенбаха, подстрелит, как вальдшнепа. Я говорю: Георгий Александрович, я не могу это играть. Почему? Ну, если я слышу от дуэлянта Соленого, что он будет стрелять в беспомощного Тузенбаха, конечно, он его убьет, значит я должен бежать к Вершинину, в полицию, не знаю, куда, караул кричать, а я что, философию развожу?.. Вот, в этом наша беда, говорит Товстоногов, мы вместо того, чтобы действовать, начинаем философствовать, в этом беда России, вам говорят, что сейчас убьют вашего лучшего друга, а вы начинаете: убьют его, убьют меня, погибнет вся Россия… и остаетесь на месте, результат – Тузенбах убит.