Книга Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942 - Георг фон Конрат

В тот визит, впервые за много месяцев, пристальное внимание за моей персоной было немного ослаблено, так как постоянно сопровождавший меня майор тоже неотрывно смотрел на сцену.

Я думал, что в эту ночь буду спать как убитый, но как бы не так: мой верный страж, как всегда, был готов к работе. Я даже не слышал, как открылась дверь, не слышал шагов в коридоре, но, когда надо мной раздался его резкий голос, весь мой сон улетучился в одно мгновение.

– Кто ты? Что делаешь здесь? Как тебя зовут?

Я отвечал на его вопросы не задумываясь, словно внутри меня стояла батарейка, а затем мне был отдан приказ встать и идти в кабинет.

Этот раз отличался от моих обычных посещений. Со всех сторон были незнакомые лица. На меня смотрели не менее двенадцати пар глаз, и я чувствовал, что они готовы разорвать на кусочки и съесть. Сердце выскакивало из груди, и впервые за все время моего пребывания здесь я испугался. Действительно не на шутку испугался. Я представил, что, если они все вместе начнут работать со мной, это окончательно добьет меня. Я почувствовал себя загнанным в угол и подумал, что в этой ситуации лучше сдаться, но, противореча своему внутреннему голосу, все же использовал еще одну попытку. Я стал садиться, но тут же получил такой удар по голени, что решил – она сломана. Сейчас я знал наверняка: мои дела будут совсем плохи, если случайно у меня вырвется что-то вроде вздоха или хоть слово по-немецки. Я сжал зубы с такой силой, что стало больно. Неожиданно меня ослепил яркий свет. И сразу же на меня обрушились удары кулаками. Между шлепками по лицу и ударами по шее я успел почувствовать, что мои губы превратились в кровавое месиво. Я не мог видеть своих беспощадных мучителей, а только ощущал их удары. У меня не оставалось выбора, кроме как остаться жить или умереть. Мысли путались, и мне хотелось только знать, что случается с мальчиками, которые не выдерживают этой экзекуции. Позволят ли им выжить или бросят на произвол судьбы? Я был слишком молод – слишком молод, чтобы умирать, поэтому старался не думать об этом, а пытался сконцентрироваться на вопросах, которые они задавали, и на своих ответах.

Не знаю, каким образом я оказался лежащим на кровати, и в ту ночь, впервые с тех пор, как приехал сюда, я молился, обращаясь к своей покойной матери, чтобы в следующий раз, когда снова пошлют за мной, она пришла и забрала меня к себе.

Допросы продолжались каждую ночь, в одно и то же время, с точностью до минут. Видимо, они имели большую практику в своем деле, так как били умело, и весь следующий день я испытывал нестерпимую боль во всем теле, а ночью получал новые побои и таким образом постоянно находился в агонии.

Днем психиатр проверял, нет ли у меня сотрясения мозга, а врачи – целы ли кости и нет ли переломов. Я ненавидел их всех, даже докторов, потому что они поддерживали во мне жизнь, а это только усиливало мои страдания, которые, казалось, были больше, чем могли вынести человеческое тело и мозг. Как-то раз мне удалось остаться в здравом уме, хотя и непонятно, каким образом. И в тот же день я получил известие, что прошел все экзамены и тесты и являюсь теперь Григорием Кирилловым, лейтенантом Красной армии. Все долгие годы, наполненные ужасом и страхом, были позади, действительно позади, а я не мог поверить, что все закончилось. В этот день в столовую нас никто не сопровождал. Мы шли одни – и вдруг стали совершенно чужими. Ни одному из нас не исполнилось тогда еще и восемнадцати лет.

Вилли приблизился ко мне и шутливо стукнул меня по ребрам, но ни один из нас не осмелился заговорить. Мы осторожничали, не зная, как обращаться со словами, так как это могло стать очередной ловушкой. Лица у всех были бледные от недостатка солнечного света и у многих очень худые – кожа да кости. Многие показались мне незнакомыми. По истечении нескольких месяцев я стал замечать, что в столовой с каждым разом становится все больше пустых мест, но тогда мне было не до чужих проблем, потому что хватало своих. Постепенно те, кто пропадал, снова возвращались или с больничных коек, или еще откуда-либо. А новички были, очевидно, теми, кто появились вместо исчезнувших окончательно.

Я тайком рассматривал Вилли: его голова казалась слишком большой на тонкой шее, губы были напряженно сжаты, в остальном же он остался тем же самым. Закончив еду и все так же продолжая молчать, мы, словно управляемые роботы, разошлись по своим комнатам. Сев на кровать, я стал ждать следующего сюрприза, но ничего не происходило. Не веря в то, что такое возможно, и прождав довольно долго, одолеваемый любопытством, я выглянул в коридор. За последние два года не было случая, чтобы я мог выйти из комнаты беспрепятственно, не спрашивая разрешения. Но, как ни странно, здесь тоже никого не было, и, не удержавшись, я решил попытать счастья за пределами этого пространства. Как маленький мальчик, который тайком лезет в чулан, я прокрался через дверь и неслышными шагами пересек комнату, так никого и не встретив.

На дворе снова была весна только 1941 года.

Я почувствовал аромат цветов и вдохнул воздух, наполненный запахом распустившихся деревьев. В полной нерешительности я стоял в дверном проеме, но не смел пошевелиться, и, когда все же занес ногу, чтобы сделать шаг наружу, неожиданно за моей спиной раздался голос, звучавший спокойно:

– Ну, куда же вы намерены пойти?

Я весь напрягся, ожидая получить удар, который, не сомневался, последует за этими дружелюбными словами, но ничего такого не произошло, и, обернувшись, я увидел своего психиатра.

– Да не волнуйтесь, все в порядке. Куда же вы идете? – повторил он свой вопрос.

– Я хотел выйти погулять, – ответил я, но он, не дав мне договорить, поинтересовался:

– А вы разве не хотите пойти и позвать с собой своего друга Вилли? Вы могли бы пойти вместе.

Ничего не отвечая, я посмотрел на него холодным, жестким взглядом.

– Товарищ лейтенант, говорю вам, вы свободны делать все, что захотите, и ходить куда пожелаете. С сегодняшнего дня все вы теперь будете работать вместе. Вы достойно выдержали экзамены и теперь можете общаться с Вилли. На самом деле я здесь для того, чтобы сказать вам, что вы по праву произведены в чин старшего лейтенанта.

Я продолжал смотреть на него настороженно. Все, что он говорил, нисколько не удивляло меня, потому что я не верил ни единому его слову, но он взял меня за руку, и мы вышли на солнце.

– Мальчик мой, – сказал он, – я знаю, это было не простое время, но все мы здесь для того, чтобы выполнять свой долг, и лично я не рад этому. Сейчас вам понадобятся силы, потому что следующие шесть недель вам предстоит интенсивный курс обучения работе с русским и немецким оборудованием, а затем вы отправитесь в Пиллау на военно-морские учения. Но с сегодняшнего дня вы предоставлены сами себе, и да поможет вам Бог.

Мы отсалютовали друг другу, и, повернувшись, он ушел. Я подумал, насколько мягок и человечен он только что был со мной. Что ему мешало вести себя так раньше?

Я решил сходить за Вилли. Я точно знал, где находится его комната, но нашел его вместе с остальными, так же, как я, свободно гуляющими. Увидев меня, он подбежал, и, впервые за эти годы, мы обменялись рукопожатиями. Мы молча смотрели друг на друга с изумлением и смущенно улыбались, а потом одновременно заговорили. Как же здорово было снова чувствовать себя свободными людьми, общаться с кем угодно, ходить где захочется и с кем, а самое главное, быть свободным в своих действиях. Теперь окружавшие наш лагерь предупреждающие знаки с надписями «Самовольно покинувшие территорию будут расстреливаться без предупреждения» не производили такого устрашающего впечатления, как раньше.