Книга И вдруг никого не стало - Изабель Отисье

Людовик замер, оглушенный шквалом, который сам же и вызвал. Ему нравилось с ней препираться, он ведь знал, что она всегда идет на уступки. Он даже превратил это в стратегию, в игру: каждый раз заходить слишком далеко, чтобы добиться немногого. Но этот голос, сверлящий уши, – уже не игра. Луиза вошла в штопор, она орала как ненормальная, заикаясь от бешенства. Волосы у нее слиплись от грязи, щеки запали от постоянного недоедания, она исхудала и казалась более хрупкой, чем раньше, но, как ни странно, именно это придавало силу ее беспощадной речи. Она бросала ему в лицо обвинения – он безмозглый, заурядный, тупой. Таким она его видела с самого начала их отношений? Зачем же она с ним живет, если он такое ничтожество? Может, они уже спятили на этом острове из-за всей этой истории? Он растерянно уставился в пол. Его доверие к судьбе рушилось, и сознавать это было выше его сил.

Не договорив, Луиза расплакалась. Совершенно обессилев, они неподвижно сидели друг против друга. Их окутала тишина. Вечер выдался безветренный, на базе и в большом доме было так тихо, словно их здесь и нет, словно остров уже поглотил их.

* * *

Совместная жизнь продолжалась – иного выбора у них не было. Ни сил, ни желания продолжать ссору тоже не осталось. Пожалуй, они жалели о том, что сорвались. Вечером долго сидели у огня, потом легли в постель и, притиснутые друг к дружке на узкой кровати, в конце концов молча обнялись, или, вернее, укрылись в объятиях, защищаясь от высвобожденных этой сценой страхов. А наутро, словно по безмолвному уговору, каждый сделал со своей стороны шаг к примирению. Ничто не уладилось, слова были произнесены, услышаны и уже никогда не сотрутся из памяти, но надо было поддерживать отношения, потому что перспектива одиночества пугала куда больше, чем разногласия. Их союз напоминал фарфоровую тарелку, с которой обращаются подчеркнуто бережно и осторожно. Теперь всякое свое действие или решение они сопровождали вопросами «хорошо?» или «ты не против?», и эта чрезмерная взаимная предупредительность выглядела нелепо.

На целую неделю установилась отменная погода, и они этим воспользовались. Отчаяние не рассеялось, но постепенно притуплялось. Окружающая среда казалась уже не такой враждебной. Каждое утро встречало их ясным солнышком, и база вновь окрасилась в те рыжие тона, которые так пленили их в первый день. В ярком свете кружева ржавчины особенно четко вырисовывались на фоне безоблачной синевы неба. Старое дерево из серого превратилось в серебристое. Свет заливал невероятное нагромождение развалин, распавшиеся здания, огромные чаны – все это словно бы сгребла в горсть, а потом высыпала исполинская рука. Предметы налезали один на другой, соединялись под странными, непривычными углами. Из хаоса внезапно выныривали то лист железа, то балка, будто старались доказать, что не поддаются времени; в укромных уголках, нарушая однообразие двухцветного охристо-серого мира, зеленел мох, сочно желтели лишайники, робко проглядывали сиреневые кустики ацены[9]. В бухте, ближе к берегу, вода была изумрудной, а на глубине океан наливался чернотой, и в нем, как в чистейшем зеркале, отражались темные скалы с заснеженными вершинами. Остров был великолепен, и они, несмотря на печаль и смятение, любовались его недолговечной красотой. Кругом царила тишина, которую нарушали лишь призывный крик пингвина, щебет крачки, сидящей в своем земляном гнезде, или рык морского слона – успокаивающие звуки их скотного и птичьего двора вблизи Южного полюса.

К середине дня становилось почти жарко, и они скидывали куртки. Оттого, что их жизнь была полностью посвящена добыванию пищи, им казалось, будто они вернулись в каменный век. Птицы, которых они привезли с первой своей охоты, на пятый день заплесневели и начали нещадно вонять. Они проявили упорство и снова отправились охотиться на то же место, но на этот раз действовали более рационально: разделав с полсотни тушек, нарезали полоски филе и разложили на открытом воздухе, в ящике, который смастерили из металлической сетки. Мясо, защищенное от солнечных лучей и от пернатых и четвероногих хищников, подсыхало и темнело, они гордились своей изобретательностью и уже видели в мечтах полную припасов кладовую. Но главным своим достижением они считали то, что справились с морским котиком. Раньше они избегали этих животных, которые в период размножения становятся агрессивными. Эрве их предупредил, что эти твари – настоящие питбули. «В любой момент могут наброситься, а по земле они скачут куда быстрее вас. Если такой укусит – немедленная медицинская эвакуация, может быть сильное заражение».

И хорошо сделал, что предупредил. Поначалу этого красивого зверя с шелковистым бежево-коричневым мехом, длинными усами, крохотными ушками и чудесными черными глазами так и тянет погладить. Но вскоре они заметили, что животные постоянно дерутся, при этом самки, защищавшие детенышей, и агрессивные самцы считали людей соперниками и явно были не прочь напасть. Лучше было держаться от них подальше. Во времена китобоев морских котиков почти истребили из-за меха, из него шили роскошные теплые шубы, а когда животных взяли под охрану, те вновь расплодились. Но морской котик, даже молодой, – это несколько десятков килограммов мяса и жира. Людовик рассчитывал использовать жир для масляных светильников.

Однажды утром, наточив в кузнице старинные ножи, которыми когда-то разделывали китовые туши, они выступили в поход. Память подсовывала им гравюры из приключенческих романов: вот охотник потрясает копьем, а вот он возвращается, горделиво выступая, с подвешенной к палке добычей. Но налоговой инспекторше и менеджеру не так легко превратиться в трапперов. Прежде всего, им было страшно. С пингвинами бояться нечего, птиц убивать безопасно. А сейчас они впервые в жизни собирались напасть на крупное живое существо, млекопитающее вроде них самих. Зверь будет защищаться, исход боя предсказать трудно. При мысли о возможной схватке им делалось тревожно и противно. Физической храбрости обучиться нельзя, проверить себя можно только в деле. Людовик в школе редко дрался, а о Луизе и говорить нечего. Они долго рассуждали о стратегии, оттягивая момент, когда придется перейти к действиям. Они пробовали подступиться к животным, но стоило одному из тюленей с ворчанием приподняться – и охотники спасались бегством. В конце концов высмотрели в расщелине некрупную самочку. Заметив людей, она мгновенно с характерным гнусавым стоном кинулась к ним, и тут уже стало не до рассуждений. Людовик, размахнувшись, ударил ее в грудь, Луиза – в затылок, брызнули два алых гейзера, тюлениха растерянно пискнула. Не давая ей опомниться, нанесли еще два удара. От страха они били яростно и беспорядочно, самка слабо пыталась отбиваться, но вскоре, обливаясь кровью, упала замертво. Они еще немного выждали, потом, убедившись, что зверь убит, бросились на добычу, трепеща от облегчения и гордости. Содрать шкуру оказалось нелегким делом. Искромсав кожу в клочья, они принялись срезать слои жира и куски ярко-красного мяса, от вида которых рты наполнялись слюной. К концу разделки оба с головы до ног были вымазаны слизью и кровью.

Внезапное обилие пищи придало им уверенности. Конечно, мясо морского котика на вкус омерзительно, а исключительно белковая диета вызвала мучительные расстройства пищеварения, но страх перед голодом отступил. Вечером, когда небо покрылось предвещавшими перемену погоды длинными перьями облаков, они устроились рядышком на песке, привалившись к какой-то старой железке. Теплое солнце обливало светом далекие айсберги, смягчало очертания развалин, крупинки слюды в песке мерцали золотыми блестками, бухта лежала тихая. Эта видимая безмятежность помогла им, собравшись с духом, подвести черту, навсегда, как они думали, покончить с размолвкой. С тех пор как исчез «Ясон», они перебивались изо дня в день, не заговаривая о будущем, только так и можно было сберечь общий стол и кров. Иногда один из них, проснувшись от завываний ветра или неудобной позы, погружался в тревожные размышления. Своими страхами не делились – таким способом удавалось их отогнать. Жить сегодняшним днем, заниматься насущными делами, не позволять себе строить планы – такой была их стратегия. Теперь они почти не сомневались, что сумеют выжить, и понемногу начали смиряться с очевидностью: их пребывание на острове рискует затянуться.