Книга Отель "У погибшего альпиниста". Стажеры. Улитка на склоне - Аркадий Стругацкий

– Может быть, Петер? – предложил я.

– Это было бы прелестно. У меня был друг Петер, барон фон Готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако тогда вам придется звать меня Ольгой. А если услышит Мозес?

– Переживет, – пробормотал я. Я искоса глядел на ее чудные плечи, на царственную шею, на гордый профиль, и меня бросало то в жар, то в холод. Ну, глупа, лихорадочно неслось у меня в голове, ну и что же? И пусть. Мало ли кто глуп!

Мы прошли через столовую и оказались в бильярдной. В бильярдной был Симонэ. Почему-то он лежал на полу в неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы взлохмачены.

– Симон! – воскликнула госпожа Мозес и прижала ладони к щекам. – Что с вами?

В ответ Симонэ заклекотал и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.

– Боже мой, да вы убьетесь! – закричала госпожа Мозес.

– В самом деле, Симонэ, – сказал я с досадой. – Бросьте эти дурацкие штучки, вы сломаете себе шею.

Однако шалун и не думал убиваться и ломать себе шею. Он добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью, потом легко и мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа Мозес зааплодировала.

– Вы просто чудо, Симон, – сказала она. – Как муха!

– Ну что, инспектор, – сказал Симонэ, чуть задыхаясь. – Сразимся во славу прекрасной дамы? – Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. – Я вас вызываю, инспектор Глебски, защищайтесь!

С этими словами он повернулся к бильярдному столу и, не целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было некуда. Я угрюмо взял кий.

– Сражайтесь, господа, сражайтесь, – сказала госпожа Мозес. – Прекрасная дама оставляет залог победителю. – Она бросила на середину стола кружевной платочек. – А я вынуждена покинуть вас. Боюсь, мой Мозес уже вне себя. – Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.

– Чертовски завлекательная женщина, – заявил Симонэ. – С ума можно сойти. – Он подцепил кием платочек, погрузил нос в кружева и закатил глаза. – Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без всякого успеха, инспектор?

– Вы бы побольше путались под ногами, – мрачно сказал я, собирая шары в треугольник. – Кто вас просил торчать здесь, в бильярдной?

– А зачем вы, голова садовая, повели ее в бильярдную? – резонно возразил Симонэ.

– Не в номер же к себе мне ее вести… – огрызнулся я.

– Не умеете – не беритесь, – посоветовал Симонэ. – И поставьте шары ровнее, вы имеете дело с гроссмейстером… Вот так. Что играем? Лондонскую?

– Нет. Давайте что-нибудь попроще.

– Попроще так попроще, – согласился Симонэ.

Он аккуратно положил платочек на подоконник, задержался на секунду, склонив голову и заглядывая сквозь стекло куда-то вбок, потом вернулся к столу.

– Вы помните, что сделал Ганнибал с римлянами при Каннах? – спросил он.

– Давайте, давайте, – сказал я. – Начинайте.

– Сейчас я вам напомню, – пообещал Симонэ. Он элегантнейшим образом покатал кием биток, установил его, прицелился и положил шар. Потом он положил еще шар и при этом разбил пирамиду. Затем, не давая мне времени извлекать его добычу из луз, он закатил подряд еще два шара и наконец скиксовал.

– Ваше счастье, – сообщил он, меля кий. – Реабилитируйтесь.

Я пошел вокруг стола, выбирая шар полегче.

– Глядите-ка, – сказал Симонэ. Он снова стоял у окна и заглядывал куда-то вбок. – Какой-то дурак сидит на крыше… Пардон! Два дурака. Один стоит, я принял его за печную трубу. Положительно, мои лавры не дают кому-то покоя.

– Это Хинкус, – проворчал я, пристраиваясь поудобнее для удара.

– Хинкус – это такой маленький и все время брюзжит, – сказал Симонэ. – Ерундовый человечек. Вот Олаф – это да. Если бы вы видели, как он прижал Кайсу – прямо на кухне, среди кипящих кастрюль и скворчащих омлетов… Это истый потомок древних конунгов, вот что я вам скажу, инспектор Глебски.

Я наконец ударил. И промазал. Совсем несложный шар промазал. Обидно. Я осмотрел конец кия, потрогал накладку.

– Не разглядывайте, не разглядывайте, – сказал Симонэ, подходя к столу. – Нет у вас никаких оправданий.

– Что вы собираетесь бить? – спросил я недоуменно, следя за ним.

– От двух бортов в середину, – с невинным видом сообщил он.

Я застонал и пошел к окну, чтобы не видеть этого. Симонэ ударил. Потом еще раз ударил. Хлестко, с треском, с лязгом. Потом еще раз ударил и сказал:

– Пардон. Действуйте, инспектор.

Тень сидящего человека запрокинула голову и подняла руку с бутылкой. Я понял, что это Хинкус. Сейчас отхлебнет как следует и передаст бутылку стоящему. А кто это, собственно, стоит?..

– Вы будете бить или нет? – спросил Симонэ. – Что там такое?

– Хинкус надирается, – сказал я. – Ох, свалится он сегодня с крыши.

Хинкус основательно присосался, а затем принял прежнюю позу. Угощать стоявшего он не стал. Кто же это такой? А, так это же чадо, наверное… Интересно, о чем чадо может разговаривать с Хинкусом? Я вернулся к столу, выбрал шар полегче и опять промазал.

– Вы читали мемуар Кориолиса о бильярдной игре? – спросил Симонэ.

– Нет, – сказал я мрачно. – И не собираюсь.

– А я вот читал, – сказал Симонэ. Он в два удара кончил партию и наконец разразился своим жутким хохотом. Я положил кий поперек стола.

– Вы остались без партнера, Симонэ, – сказал я мстительно. – Можете теперь сморкаться в свой приз в полном одиночестве.

Симонэ взял платочек и торжественно сунул его в нагрудный карман.

– Прекрасно, – сказал он. – Чем мы теперь займемся?

Я подумал.

– Пойду-ка я побреюсь. Обед скоро.

– А я? – спросил Симонэ.

– А вы играйте сами с собой в бильярд, – посоветовал я. – Или ступайте в номер к Олафу. У вас есть деньги? Если есть, то вас там примут с распростертыми объятиями.

– А, – сказал Симонэ. – Я уже.

– Что – уже?

– Уже просадил Олафу двести крон. Играет как машина, ни одной ошибки. Даже неинтересно. Тогда я взял и напустил на него Барнстокра. Фокусник есть фокусник, пусть-ка он его пощиплет…

Мы вышли в коридор и сразу же наткнулись на чадо любимого покойного брата господина дю Барнстокра. Чадо загородило нам дорогу и, нагло поблескивая вытаращенными черными окулярами, потребовало сигаретку.

– Как там Хинкус? – спросил я, доставая пачку. – Здорово надрался?

– Хинкус? Ах, этот… – Чадо закурило и, сложив губы колечком, выпустило дым. – Ну, надраться не надрался, но зарядился основательно и еще взял бутылку с собой.