Книга Прекрасная Франция - Станислав Савицкий

Встречаться по делам и без дел удобнее в «Paul». Это тоже булочная-кондитерская с кафе. Из всех кафе этой сети, которые есть и в Париже, и в других городах, мне нравится именно оно, небольшое, но достаточно просторное. Окна в нем высокие, во всю стену. До недавнего времени тут работала пожилая официантка, особенно не любезничавшая с клиентами, но обслуживавшая с таким простым достоинством, что ты вдруг ощущал торжественное спокойствие от того, что самые обычные вещи происходят, как им дÓлжно происходить. В этом «Paul» вкусно абсолютно все: от сэндвичей до religieuse – заварного пирожного в форме пирамидки, сложенной из приплюснутых шаров. Свежести эти радости плоти всегда исключительной. А вот кофе тут так себе, вместо него лучше брать чай или что-нибудь покрепче. Еще это место всегда было приятно тем, что в нем поровну иностранцев и парижан, причем среди иностранцев американцев не большинство, как часто бывает в ресторанах и на шумных улицах. Столики здесь стоят вплотную, и иногда между соседями завязывается беседа. Болтать с незнакомками и незнакомцами в парижских кафе – отдельное удовольствие. У вас сразу находится повод для беседы ни о чем: обсудить, кто кем работает, кто что делает в Париже, что сейчас интересного в музеях и театрах. Из этих пустяков рождается сообщничество: вы в Париже, и этот жизнеутверждающий факт сближает русского и австрийку, венгра и американца, немца, француженку и всех остальных, кто успеет вступить в ваше тайное общество. При том, что резких слов о Париже сказано немало, что здесь достаточно мест, дающих повод удивляться, какой же это грязный и вонючий городишко, Париж чудесным образом располагает к себе. «Париж – красавица», как шутили вполне всерьез сюрреалисты. У нас в таких случаях говорят «люблю не могу!», капитулируя перед необоримой страстью, но догадываясь, как в крайнем случае отступить без потерь.

Мне кажется, что это восхищение не похоже на щенячий восторг двадцатилетнего американца, воспетый пожилым писателем, для которого молодость, проведенная в Париже, была самым светлым воспоминанием в жизни. Хэмингуэй со свойственной американским интеллектуалам идеологизированностью хотел возвести эту ностальгию в национальный культ. «The Moveable Feast» – книга о новом, нефиксированном празднике наподобие Пасхи, для которой, в отличие от Рождества, не установлено точного дня. Париж – это праздник жрецов религии свободы – путешественников, мечтателей, искателей приключений и жизненной правды. В русском переводе этот антиклерикальный подтекст был опущен. В шестидесятые годы в СССР никто бы просто не понял о каких таких фиксированных или передвижных праздниках идет речь. Об этом тогда уже мало кто помнил. Русское заглавие «Праздник, который всегда с тобой» было тоже вполне удачным, судя по тому, что вошло в обиход.

Париж – не брелок с Эйфелевой башней, напоминающий о том, что есть такой беззаботный, богемный город, и не тоска по дочке, родившейся у твоей любовницы, после того как вы оба вернулись из Парижа по домам. Париж – город тех, кто ощущает себя в нем иностранцами. В нем надо уметь находить то, что не значится на карте и о чем умалчивает путеводитель. Кафе на Бюси – идеальное для этого место. Однажды мы с подругой по традиции пили здесь чай с пирожными. За соседним столиком позевывал милый рассеянный мужчина, который явно заскучал в одиночестве и все посматривал в нашу сторону, явно собираясь заговорить о погоде. А сам спросил, откуда мы, наш акцент был ему незнаком. Слово за слово, оказалось, что он архитектор из Канзаса, купил неподалеку на rue de Seine небольшую квартиру. Теперь вот наезжает в Париж, очень ему тут нравится.

| 22 | Особняк братьев Мартель. Архитектор Р. Малле-Стивенс. Середина 1920-х

Дядька был в самом деле симпатичный – открытый в разговоре, остроумный, внимательно слушающий. Почти как в старом, по-прежнему не смешном анекдоте. Встретились русский и американец. Один говорит: «Люблю Париж!» А другой ему: «Нет, это я люблю Париж!» Нашему собеседнику тут нравилось все, просто все-все-все. После рассуждения, как здесь вкусно и пьяно гуляется – до французского регби, к счастью, дело не дошло, – мы вдруг заговорили о Малле-Стивенсе. И оказалось, что американец любит парижский модерн. Полчаса он рассказывал, как пробраться во все постройки Малле-Стивенса в шестнадцатом арондисмане. Как попасть внутрь банка, с какой стороны лучше подходить к особнякам, куда надо заглянуть, чтобы увидеть то, что известно только знатокам. В нас загрузили файл с увлекательной книжкой о знаменитом архитекторе.

| 23 | Особняк мадам Райфенберг. Архитектор Р. Малле-Стивенс. Середина 1920-х

В общем, все дела были отложены и незамедлительно был совершен набег на угодья Малле-Стивенса в шестнадцатом. Я не люблю этот арондисман. Тут громоздкие, иногда уродливые дома высокой буржуазии. На улицах безлюдно, как будто тут не живут, а скупают недвижимость, чтобы вложить деньги. Впрочем, тут тоже происходило много интересного. В одном из таких домов, в апартаментах в piano nobile, обросшем темно-зеленым ковром плюща, виконт и виконтесса де Ноай устраивали знаменитые вечеринки, на которых бывали Лакан, Лотар, Буаффар и прочие парижские знаменитости. После запрета «Золотого века» Бунюэля, в котором цензура обнаружила антиклерикальную провокацию, этот фильм показывали на домашних просмотрах именно у де Ноай под кодовым названием «Разум в объятиях холодной страсти». «Золотой век» был спонсирован виконтом и преподнесен в подарок виконтессе. До восьмидесятых годов цензурный запрет так и не был снят во Франции, и эту картину можно было увидеть в нью-йоркском МОМА или на закрытых показах в московском Доме кино.

Малле-Стивенс был, конечно, хорош. Шкафы-фасады, загромождавшие улицы в этом районе Парижа, только подчеркивали его остроумие и изобретательность. Прежде всего, остроумие, с которым придуманы эти необычные планировки, эти террасы и солярии, этот сведенный к одной-двум деталям, эффектный декор /ил. 22, 23/. Кажется, еще немного эксцентричности – и все эти дома превратятся в аттракцион для скучающих богачей. Но есть у Малле-Стивенса непререкаемость стиля, которая не допускает опрощения архитектуры до развлечения. Стиль этот чрезвычайно сдержан, точен, как график или формула, и, возможно, не сведущие в зодчестве даже не сразу обратят на него внимание, пока не включатся в этот приятный и забавный розыгрыш.

День был прохладный, а вечером и вовсе похолодало. Наконец, после долгой прогулки мы набрели на кафе, которое в этих безлюдных кварталах так сразу и не найдешь. Местная ром-баба была чудо как хороша, особенно ром в металлическом кувшинчике. Им надо было ее полить, но от переполнявшей меня по мере согревания радости бытия я добавил его в чай, потом еще раз добавил и так бы подливал и подливал, но официант запеленговал мое маленькое счастье и переставил кувшинчик другим посетителям, которые тоже заказали ром-бабу. Моя честь была спасена.

* * *

Париж – вкусный город, даже очень вкусный. Весь его не под силу съесть ни Гаргантюа, ни Робину Бобину, ни Силе Силычу. Советовать, где правильнее есть в Париже, здравый человек не возьмется. Один признает только рестораны с колпаками над входной дверью, другой – как готовит знакомый повар, третий придумает свои резоны. Я прикипел душой к нескольким местам. Любимым долгое время у меня было брассери, где можно было быстро перекусить croque-monsieur или отбивной. Он располагался в угловом доме на Дофин, где я долго жил, окна у него выходили на площадь Дофин, Понт-Неф и Сену. Ничего особенного ни в том, как жарили там мясо, ни в том, как делали горячий бутерброд, не было. Отбивную подавали с обычной картошкой фри и дижонской горчицей, злой даже на русский вкус. Бутерброды делали не из тостов, а на ломте, отрезанном от большого каравая. Он поджаривался, пропитывался сливочным маслом и майонезным соусом, который хозяйка брассери готовила сама, моцарелла аппетитно плавилась на ветчине. Не выпить под эту радость стаканчик вина было нельзя.