Книга 1661 - Дени Лепе

* * *

Из трех племянниц кардинала две пока еще носили фамилию Манчини. На всех троих были туалеты одинакового фасона, отличавшиеся лишь цветом: на Марии был зеленый наряд, на Гортензии — красный, а на Олимпии — золотой. С забранными сеткой волосами, обрамлявшими их овальные лица и уложенными в толстый пучок, удерживаемый на затылке той же сеткой, сестры производили поразительное впечатление, ибо их головы, являвшие собой точные копии друг друга, казалось, были отлиты из одной формы. И только пристальный наблюдатель мог бы заметить кое-какие различия: Мария, самая юная, обладала нежными чертами, пленившими молодого короля Людовика XIV, что не могло не стать предметом несмолкаемых разговоров и сплетен; Гортензия, любимица кардинала, менее красивая из троих, выглядела грустной; а Олимпия, с более бледной кожей, отличалась холодной решимостью, ввергавшей в страх весь двор. Кто хоть однажды встречался с нею взглядом, не мог забыть мрачного огня ее зрачков, этих пылающих угольков, беспрерывно следивших за всем, что происходило вокруг, — за манерами, взглядами, улыбками, — а на родных сестер смотревших так, что тем было невдомек, чего больше в ее глазах — покровительства или угрозы. Появление девушек у парадного подъезда было встречено шепотом восхищения одних и тревожным безмолвием других, что лишний раз свидетельствовало о близости сестер к первому министру. Они вошли в театр с высоко поднятыми головами, приветствуя знакомые лица, и направились прямиком в кардинальскую ложу, которую их дядюшка так ни разу и не удостоил своим посещением. Зал был почти полон, в воздухе ощущалось напряжение. Зрители в ложах переговаривались вполголоса в шуме галерки, которому вторил галдеж партера: и тут, и там размещалась публика попроще.

— Взгляни, Олимпия, — сказала Гортензия, обращаясь к старшей сестре и сопровождая свои слова едва уловимым наклоном веера, — что там за юная блондинка в темно-синем платье? Она только что вошла в ложу Месье.

— Видела, — сухо ответила Олимпия.

Племянница кардинала лишь на мгновение опередила публику в партере, также обернувшуюся в сторону ложи брата короля. По залу точно дрожь пробежал шепот, заставивший всех зрителей отвлечься от опущенного красного занавеса.

Светловолосая девушка не обращала внимания на взгляды, устремленные на нее из зала. Чуть склонив голову и теребя пальцами темный бархат своего платья, она будто была погружена в собственные мысли. Ее темно-красные губы ярко выделялись на фоне белой кожи. Высокие скулы над впалыми щеками, как у слишком рано повзрослевшего ребенка, свидетельствовали о ее и впрямь совсем еще юном возрасте. В отблесках серебряных светильников, закрепленных на перегородках лож, она казалась исполненной изящества и жизненной силы. Ее светлые волосы, уложенные в лучок, подчеркивали плавный изгиб затылка. Почувствовав устремленные на нее взгляды, девушка встрепенулась и слегка зарделась. Потом встала и, странно покачиваясь, спешно покинула ложу, чтобы избавиться от чересчур дотошного внимания зала. И лишь когда она вышла, атмосфера в театре разрядилась.

Олимпия Манчини проводила ее с надменной миной.

— Это та самая простушка, которая благодаря капризу судьбы оказалась в доме будущей супруги Месье.

— А она красивая, — улыбнувшись, заметила Мария.

Старшая сестра ответила ей недобрым взглядом.

— Знаешь, как ее зовут? — спросила Гортензия.

Олимпия уже вышла было из себя, но в это время дали сигнал к поднятию занавеса, и слуги поспешили погасить большие люстры.

— Как мне говорили, ее зовут Луиза де Лавальер, — соблаговолила ответить Олимпия.

Красный занавес дернулся и пополз вверх.

9

Театр Пале-Рояль — воскресенье 6 февраля, девять часов вечера

Облачная пелена нависла над Парижем, предвещая скорый снегопад. Пронизывающий холод сковывал зрителей, выходивших из театра, и они спешили к своим экипажам, выстроившимся вереницей у основания лестницы парадного подъезда. Редкие зрители, собравшись в группы и дрожа от холода, задерживались ненадолго под колоннадой, чтобы обменяться прощальными словами и затем спешно отбыть восвояси. Впрочем, одной группе, человек из десяти, холод как будто был нипочем, да и домой они, похоже, не торопились. Их смех гулким эхом отдавался под колоннадой. Так они отвечали на реплики и жесты маленького толстяка с круглой головой в завитом парике, с глубоко посаженными голубыми свиными глазками и вздернутым носом. Его яркое шелковое платье и башмаки с пряжками резко отличались от грубошерстной униформы, сапог и плащей обступивших его солдат.

— За здоровье господина Мольера! — провозгласил он с диким гоготом, подняв бутылку вина.

Он стукнул своей бутылкой о две другие, пущенные его собутыльниками по кругу, и утер рот шелковым рукавом камзола.

— Чума побери этого паяца! По крайней мере, ему недолго осталось докучать нам своей пьеской. Что ж, господа, вы славно потрудились сегодня вечером, — продолжал он, взвешивая на ладони привязанный к поясу кошелек к вящей радости подручных, нанятых, чтобы освистать и провалить спектакль.

С громким хохотом клакеры двинулись мимо колонн, бесцеремонно пялясь на спешивших домой прохожих. За углом театра дебоширы ненадолго задержались, чтобы выбросить опорожненные бутылки, и принялись швырять в стену театра оставшимися у них гнилыми яблоками.

Человек в парике наблюдал за подручными, стоя в стороне, и шарил взглядом справа налево, словно выискивая очередную жертву для осмеяния.

— И вы еще смеете высовывать нос? — едко бросил он кому-то, показавшемуся из потайной двери, через которую обычно проходили актеры.

В отсвете фонаря проезжавшего мимо экипажа мелькнуло лицо девушки — к ней-то и обращался предводитель дебоширов с похотливо осклабившейся жирной рожей.

— Или у тебя есть другие таланты, голубка моя? — воскликнул он, подходя ближе.

Застыв на месте при виде приближавшихся явно не с добром людей, девушка натянула шаль на плечи и тревожно огляделась вокруг.

— Должно быть, ты не создана для этой сцены! А хочешь, покажем тебе другой спектакль?

Ехидная усмешка на лицах злоумышленников, подступавших все ближе, вызвала в глазах комедиантки жуткий страх.

— Нашу бедняжку даже некому проводить? — слащаво продолжал толстяк, потирая жирные ручонки. — Она вся дрожит, сердечная! Замерзла, красотка?

— От вашей грубости, сударь, кого угодно может пробить озноб.

Услышав незнакомый голос, толстяк в парике подскочил. Он прищурился, чтобы лучше разглядеть тень, неожиданно возникшую в проеме двери.

— Куда лезешь? — злобно бросил толстяк.

— Идем, Жюли, — сказал Габриель, подходя к девушке, — вернемся на минуту.

Подскочив к юноше, толстяк угрожающе вскинул трость с набалдашником и ткнул ею Габриелю в грудь.

— Ни с места, бездельник, или не знаешь, что не следует вмешиваться в чужие разговоры и что такому мужлану, как ты, вовсе не пристало раскрывать рот?