Книга Крайняя мера - Мартин Стивен

Перед Генри как из-под земли вырос слуга и придержал лакированную резную дверь. Выйдя из кабинета, Грэшем почувствовал, что стало гораздо теплее. Неужели само присутствие Роберта Сесила превращает любую комнату в холодный и темный каземат?

— Черт побери! — воскликнул осведомитель. Дешевое красное вино текло у него по губам, попадая в покрывающие их язвы.

Если Грэшема и возмутило богохульство, он ничем себя не выдал. Генри небрежно откинулся на спинку стула и жестом пригласил осведомителя наполнить кружку. Он прикрыл рукой омерзительного вида пятна на столе и внимательно посмотрел на полупьяного собеседника.

— Так есть ли у тебя новости о домочадцах Бэкона? — не теряя терпения, спросил Грэшем. Он наводил справки о Бэконе, пользуясь услугами осведомителей из преступного мира Лондона, и сидящий перед ним экземпляр был последним, вынырнувшим из этой сточной канавы.

Осведомитель довольно заурчал, схватил кувшин и наполнил до краев кружку вином, более походившим по вкусовым качествам на уксус. На сей раз он проявил большую осмотрительность и не расплескал содержимого. Осведомитель хотел было вытереть рот, но, вспомнив о язвах, передумал и облизнул остатки вина толстым красным языком.

— Да, есть. Точно есть. К коротышке приходят… гости. Молодые гости, — с многозначительным видом изрек пьяница.

Впечатление от таинственного заговорщического тона было напрочь испорчено зловонной отрыжкой, из-за которой Генри не расслышал конца предложения. Отдача от отрыжки была такой сильной, что оборванца отбросило назад, словно сорвавшуюся с лафета пушку.

Коротышка? Сэр Фрэнсис Бэкон, конечно, не великан, но и коротышкой его назвать нельзя. Многие завидуют выдающемуся уму и масштабу мышления Бэкона и пытаются очернить его, намекая на физические недостатки, как будто одно связано с другим. Очередное заблуждение, типичное для нашего времени. Будь оно так на самом деле, уродливый коротышка Роберт Сесил не получил бы неограниченную, страшную власть над людьми. Вот яркий пример игры природы, одарившей убогое и хилое тело одним из величайших умов королевства.

— Имена этих юношей известны?

Осведомитель с ошалелым видом уставился на Грэшема. Он еще не успел оправиться от благородной отрыжки, и Генри не без оснований опасался, что за ней последуют звуки куда более непристойные.

— Имена? — Оборванец сделал очередной глоток. — У такого отребья нет имен. Это же отбросы, ублюдки шлюх, которых не дали утопить в реке.

Бурные, мутные воды Темзы часто приносили тела новорожденных детей. Считалось, что это потомство проституток, число которых стремительно увеличивалось вместе с ростом Лондона. Грэшем старался не задумываться, сколько маленьких свертков выбрасывается из окон добропорядочных обывателей прямо в темные воды Леты. Раздутые от грязной речной воды трупики младенцев мало чем отличаются друг от друга.

— Если не тимен, то должны быть свидетели. Кто может подтвердить эти ночные визиты?

На уродливом лице осведомителя отразилась тревога. Он сделал небольшой глоток и отодвинул кружку в предчувствии надвигающейся опасности.

— Ну, слуги могут подтвердить. Конечно же, все слуги подтвердят…

— И привратник тоже подтвердит? И прислуга?

— Ну… наверное… Конечно же, то есть, возможно, они подтвердят.

Генри положил руку на стол, как раз между двумя отвратительными пятнами крови и жира, и наклонился к собеседнику.

— Без свидетельских показаний все твои ночные посетители — не более чем призрачные плоды воображения. Порхающие по ветру привидения! — проговорил он медовым голосом. — А ты сам, дружище, обычное трепло!

В тоне Генри послышались стальные нотки. Он встал с места, и его внушительная фигура, облаченная в безупречно сидящий камзол, нависла над перепуганным осведомителем, неумолимая, словно сама смерть. Теперь его тон стал ледяным. Сидящий напротив пьяница словно примерз к стулу. Вдруг в наступившей тишине послышалось журчание стекающей под стол струи, и в воздухе запахло мочой.

— Ты вернешься сюда через две недели с именами юных извращенцев или назовешь имена слуг, готовых дать показания против своего господина. Или же не принесешь ничего. В любом случае ты получишь по заслугам. А теперь убирайся!

Грэшем снова сел за стол. Переполнявшее его отчаяние готово было выплеснуться наружу. Обмочившийся от страха осведомитель пулей вылетел из таверны, что-то невнятно бормоча на ходу.

Генри пребывал во власти самых мрачных мыслей. Избранный путь никуда не приведет. Он имеет дело с человеком незаурядного ума, а допрашивать приходится жалких глупцов.

— Прачке прибавится работы, — раздался грубый голос Маниона, чья мощная фигура показалась в дверях. Слуга Грэшема стал невольным свидетелем позорного бегства осведомителя.

— Прибавится работы служанке, — заметил Генри, показывая на дымящуюся лужу под столом. Правда, он сильно сомневался, что прислуга или сам хозяин займутся заросшим грязью полом, на истертых досках которого словно отпечаталась история пьяного разгула, охватившего Лондон.

Манион выжидал. Если хозяину захочется поговорить, он молча выслушает. Иногда Грэшему требовалось выговориться перед молчаливым собеседником, а иной раз он любил затеять спор. Манион чутко улавливал настроение хозяина и при необходимости поддерживал беседу.

Молчание затянулось. Генри потягивал специально принесенное для него вино, самое лучшее из того, что имелось в таверне. Оно не выстоялось и не дошло до нужной кондиции, как и сам Лондон, но при этом приобрело едва ощутимый сладковатый, с гнильцой, привкус, наводивший на мысль о чем-то очень древнем.

Манион понял, что сегодня разговор не состоится. Что ж, так тому и быть.

— Жалко свечей, — проворчал Манион, когда они вышли из таверны.

Большинство свечей не догорели и до половины, и теперь хозяин их потушит и заберет себе, взяв за них с Грэшема полную плату. Генри ничего не ответил на старую шутку.

Это произошло много лет назад, когда они начали военную кампанию после слякотной зимы. Походная палатка сохла под весенними лучами солнца, довольно редкого для Фландрии в это время года. Обозленные солдаты молча вошли в палатку. Обычно военная операция будоражит кровь и приводит солдат в состояние возбуждения. На сей раз испанец, командовавший отрядом, попытался спрятать не только золото, которое у него хотели отнять, но и свою молоденькую жену, прелестную девочку не старше девятнадцати лет, находившуюся на последнем месяце беременности. Она пряталась в повозке, и даже если бы ее нашли, то, возможно, не тронули бы, а лишь посмеялись над истошными воплями. Военная кампания только началась, и после сытой зимы сердца солдат еще не успели ожесточиться и не жаждали мщения. Но она тихо выбралась из укрытия и попыталась скрыться в зарослях ежевики, находившихся рядом с местом, где англичане устроили засаду. Услышав шум за спиной, самый молодой из солдат выхватил меч и, держа его в вытянутой руке, резко повернулся кругом. Меч был подарком его матушки. Одному Богу известно, каким образом клинок из толедской стали, принадлежавший некогда испанскому гранду, попал в руки почтенной женщины, вырастившей шестерых сыновей-протестантов на ферме в восточной Англии. Несмотря на неудачные попытки ее младшего отпрыска заточить клинок, он остался острым, словно бритва. Сильный удар меча, находившегося в неопытной руке восемнадцатилетнего юноши, рассек беременной женщине живот и пронзил тельце мальчика, которое вывалилось на землю, истекая кровью. Сама женщина вцепилась окровавленными руками в собственные внутренности и смотрела на агонию не успевшего родиться сына. Отец ребенка стоял рядом, так же как и его убийца и целый отряд наемников и волонтеров из числа протестантов и католиков.