Книга Реликвии тамплиеров - Пип Воэн-Хьюз

Времени на размышления больше не было, требовалось действовать. Я пробежал оставшиеся несколько шагов до пересечения Окс-лейн и Бридж-стрит, притормозил и осторожно выглянул за угол. В переулке было темно и вроде бы пусто, и я бросился к двери своего дома. Осторожно ее открыв, я обнаружил, что в холле никого нет. Тяжело дыша и кривясь от боли в боку, я толкнул дверь и вошел в темную комнату.

Только вот темной она не была, освещенная горевшей свечой, установленной в оловянный подсвечник. А на матрасе сидел человек.

Сердце подпрыгнуло. Я прямо-таки слышал, как оно колотится о ребра, так тихо было в комнате. От страха ко мне вернулось здравомыслие, и я метнулся назад, но налетел на угол двери, которая уже успела наполовину затвориться. И своим весом с грохотом захлопнул ее, оказавшись как бы в ловушке совсем не с той стороны, пытаясь нащупать древний засов, который, как обычно, заело — я его давненько не смазывал, хотя неоднократно собирался. Я стоял спиной к сидящему на постели и всем телом ожидал удара, который свалит меня на пол, радуясь, что мне хотя бы не придется смотреть в лицо смерти.

— А я тебя давно здесь дожидаюсь, — прозвучал голос позади меня.

Моя рука замерла, перестав судорожно дергать засов. И вокруг стало спокойно и тихо. Я глубоко вдохнул воздух, пропитанный запахом плесени от гниющего тростника, и только тут почувствовал саднящую боль в лице, оцарапанном о щербатый угол двери. Потом медленно повернулся, прислонившись спиной к стене.

— Если снова не начнешь дышать, у тебя глаза вылезут из орбит.

Я узнал голос. Это был не сэр Хьюг. Это был Билл.

И я снова задышал, с ужасным хрипом глотнув воздух. Еще один вдох, и я поперхнулся, закашлялся и упал на четвереньки. Билл тут же принялся колотить меня по спине. Потом меня вырвало, и в комнате завоняло еще гнуснее, если это вообще возможно. У меня перед глазами плясали искры и огоньки. В желудке возникло ощущение ледяной тяжести, и я нагнул голову, ожидая нового приступа рвоты. Но это была всего лишь рука святой Евфимии. Я добрался до матраса, рухнул на него и замер в полной неподвижности.

— Господи помилуй, Пэтч! Да ты ранен! — Билл опустился возле меня на колени, ощупывая сутану и быстро бормоча себе под нос: — Сплошная кровь! Я было подумал, что ты в реку свалился. Куда ты ранен, Пэтч? Да говори же!

Я сел и оттолкнул его.

— Это не моя кровь, Билл. Отвали. Какого черта ты тут делаешь?

— Хорошо. Только чья же тогда это кровь, мать твою?!

Тут мне страшно захотелось избавиться от окровавленной сутаны. Я вскочил и начал дергать веревку, служившую поясом. Веревка промокла, узел затянулся, и я сломал себе ноготь, прежде чем сумел его распутать. Я стащил с себя сутану, и золотая рука со звоном упала к моим ногам, словно я ею разродился. Билл охнул, и я увидел, как он побледнел и отодвинулся подальше от меня.

— Матерь Божья! — прошептал он.

Я тем временем вылез из сутаны, которая упала на пол, собравшись жесткими складками, словно какая-то часть меня все еще была в ней. Откинув крышку сундука, я вытащил грязную льняную рубашку, которую засунул туда пару недель назад, и начал соскребать с себя кровь и грязь. В глиняном кувшине, что стоял в углу, осталось немного воды, и я полил себе на голову, едва замечая, что она совершенно ледяная. Я все терся и терся, а Билл округлившимися глазами пялился на голого сумасшедшего, который совсем недавно был его лучшим другом по имени Петрок. Потом я снова сунулся и сундук, доставая оттуда вещи и забрасывая их себе на плечо, пока не нашел то, что нужно.

Я натянул короткие и мешковатые серые шерстяные штаны, льняную нижнюю рубашку и коричневую фланелевую котту. Маленький мешочек с монетами, который я прятал под тростниковой крышей, привязал к краю рубашки и засунул в штаны. На самом дне сундука лежала моя старая куртка из овчины, здорово поношенная и траченная молью, хранимая из чисто сентиментальных побуждений. Я из нее несколько вырос, но тем не менее натянул на себя; по крайней мере в ней будет тепло. Сандалии были на мне. Оставались чулки. Но где же их взять? Тогда я разорвал еще одну грязную рубаху на полоски и принялся обматывать свои икры.

Все это время Билл наблюдал за мной, и его умное лицо являло собой маску полного непонимания. Надо было все ему рассказать, так что, обматывая ноги полосками ткани, я попытался хоть что-то объяснить:

— Этот дворецкий опять меня нашел…

— Господи Иисусе! Он напал на тебя! — воскликнул Билл.

— Нет, не на меня. Мы пошли во дворец, а потом в собор. Он сказал, что епископ просил принести ему руку святой Евфимии для какой-то надобности, — тут я тронул ногой ковчежец, — и велел мне взять ее с алтаря. А потом явился дьякон Жан и застал меня за этим. — Из моей груди вырвалось рыдание. Я с усилием подавил его. — Дьякон Жан застукал меня, а сэр Хьюг его убил. Перерезал глотку, как барану. И сделал вид, что это моя работа. И заставил меня убежать.

— Погоди минутку, Пэтч, — осторожно сказал Билл. — Сэр Хьюг убил дьякона? Почему?

— Кровь Господня, Билл! Почему?! Да он же сумасшедший, вот почему! Он убил бедного дьякона и меня тоже погубил! И я теперь в бегах, хотя в этом, наверное, нет никакого смысла, как считаешь?

— И у тебя осталась эта рука, — спокойно добавил Билл, перебивая мои панические объяснения. — Ты сохранил у себя эту руку.

— Ну, сохранил. — Я сил на кровать. — Обнаружил, чти она все еще у меня, когда добрался до моста. Думал сначала утопить ее в воде, но это был бы грех. — Я печально усмехнулся. — У меня на душе и без того полно темных пятен, братец.

К моему удивлению, Билл встал, поднял реликвию с пола и окровавленной рубахой принялся оттирать грязь с золотых пальцев.

— Какая красивая! — тихо произнес он. — Так говоришь, епископ просил ее принести?

Я кивнул.

— А дьякон не позволил?

— Нет-нет! — Я содрогнулся. Приступ охватил меня совершенно неожиданно, аж зубы застучали. — Он уже согласился, что сэр Хьюг забирает ее. И настроен был вполне дружелюбно. Только спросил, зачем она понадобилась епископу. А потом… — Я опять увидел струю крови, и меня затошнило.

— Успокойся, Пэтч. А тебя он тоже пытался убить?

— Нет. — Это было правдой. Дворецкий никак и ничем мне не угрожал. — Я побежал, а он смеялся мне вслед, издевался, кричал, что я совершил «ужасный поступок». — Я подавил еще один приступ тошноты. — Я выскочил наружу и попытался поднять тревогу, позвать на помощь. Но он там появился и обвинил во всем меня. На нем-то не было ни капли крови, а меня ты сам видел. И все накинулись на меня, а я убежал.

Билл перестал полировать ковчежец. Поднес золотую руку ближе к свече, и та засверкала теплыми желтыми бликами; здесь она выглядела столь же роскошно и благородно, как на алтаре.

— Мне кажется, дворецкий вовсе не сумасшедший, — сказал Билл. — Он ведет какую-то свою игру, как и раньше. А что произошло во дворце?