Книга Почерк судьбы - Шарлотта Лукас

Но как Ханна ни была напугана жалким состоянием Симона, ее волнение тут же сменилось яростью. Девушка вздохнула с облегчением и одновременно рассердилась: Симон все же был жив! Она одним рывком сбросила с него одеяла. Тяжелобольной лежал под ними в лыжном термобелье и толстовке.

– Эй! – жалобно вскрикнул он и обхватил себя руками.

– Я этому не верю!

Теперь голос Ханны тоже дрожал – от ярости.

– Ты и правда хочешь знать, как я сюда попала? Разве ты забыл, что мы прямо сейчас должны открывать агентство?

В один миг Симон стал еще бледнее.

– «Шумная компания»? О нет! – Он снова опустился на подушки.

– О да!

– Мне очень жаль!

Симон снова приподнялся и провел рукой по растрепанным и липким на вид волосам.

– Я всего лишь хотел немного вздремнуть, но крепко заснул. Я… я…

Он выглядел подавленным и одновременно пытался криво улыбнуться, что ему совершенно не удавалось.

– Правда, я… Мне очень жаль.

– Да, мне тоже! – воскликнула Ханна все еще раздраженно.

Она уже не так злилась на Симона. Вид у него действительно был жалкий. Толстовка и штаны прилипли к телу, он был мокрым от пота.

Сострадание вновь взяло верх над яростью, Ханна набросила на него одеяла и села рядом на кровать.

– Все начнется через полчаса, я жду тебя с одиннадцати.

Это должно было прозвучать как упрек, но даже ей самой тон показался печальным, а слова – полными разочарования. Как она могла возмущаться, если ее парень в таком состоянии?

– Уже через полчаса? – Симон попытался встать, но Ханна осторожно надавила на плечо, оставляя его в постели.

– Лежи. Я вижу, что ты хреново себя чувствуешь.

– Мне правда очень жаль.

Он вздохнул и, застонав, опустился на подушки; веки его дергались.

– У меня еще и температура.

– Высокая? – Ханна покосилась на градусник на ночном столике.

– Сегодня утром – 38,2.

– Да уж! – горько усмехнулась она. – Но, думаю, с такой ты какое-то время продержишься, сразу спасательный вертолет вызывать не стоит.

– Но я все время потею.

Это прозвучало как оправдание, хотя и неубедительное.

– Я бы тоже вспотела, если бы лежала под тремя одеялами.

– Моя шея сильно опухла, посмотри! – Он положил обе руки под подбородок.

Ханна наклонилась и потрогала шею Симона.

Та и вправду показалась ей распухшей.

– Действительно, – сказала Ханна и нахмурилась. – Болит?

Он помотал головой:

– Не особо. Но я рассосал уже примерно десять таблеток от горла.

– Так было плохо?

– Это скорее превентивные меры, – ответил Симон.

– Ага.

Ханна задавала себе вопрос: это только для Симона типично или для всех мужчин? Съесть пол-упаковки лекарства, не обнаружив у себя явных признаков осложнений. Хотя, насколько знала Ханна, пара леденцов с шалфеем вряд ли могли сильно навредить. С другой стороны, много пользы от них тоже не будет.

– Я чувствую себя таким вялым, полностью разбитым, – продолжал Симон свою жалобную песню. – У меня все болит и голова кружится. Я недавно даже до туалета едва добрался, такие ватные у меня ноги.

– Тогда лучше еще поспи, – сказала Ханна и встала.

На сочувствие у нее не оставалось времени. Радиочасы Симона, мигая, показывали, что уже перевалило за половину второго.

– Я только ключи от твоей машины прихвачу и переложу вещи в свою.

– Нет, подожди! – Он еще раз приподнялся на кровати, но уже медленнее, чем раньше. – Дай мне десять минут, я спущусь с тобой!

– Симон! – Ханна смотрела на него заботливо и строго. – Во-первых, у меня нет десяти минут; во-вторых, в таком состоянии ты мне ничем не поможешь. Ты же сам только что говорил, что едва держишься на ногах. Оставайся лучше в постели.

– Ты уверена? – спросил он и тут же стал медленно опускаться на подушки.

– Да, абсолютно. А сейчас мне нужно бежать.

– Просто возьми мою машину. Тогда тебе не придется ничего перекладывать!

– Твою машину?

Ханне показалось, что она ослышалась. Для Симона старый «Форд Мустанг» был чем-то вроде священной коровы. Но все же это машина, а не корова.

– Конечно, – ответил он, словно позволить Ханне усесться за руль своей святыни было само собой разумеющимся. До этого он так поступал лишь однажды.

Это случилось почти полгода назад, на его тридцатипятилетие, когда Симон и два его лучших друга, Зёрен и Нильс, засиделись допоздна в баре «Ганс-Альберс-Эк» на Репербане, пытаясь уничтожить там все запасы спиртного. Это им не удалось.

И Симон позвонил Ханне, умоляя забрать его с приятелями, потому что никак не мог позволить, чтобы его «Мустанг» остался стоять в спальном районе. Голос его звучал так, словно от успешного завершения миссии их отделяла лишь кружка пива.

Была половина пятого утра. Ханна была вся на нервах: всего два часа назад она одна добиралась домой на метро. И все же она вызвала такси, прилетела на Репербан и отвезла перепившуюся компанию в квартиру Симона, чтобы они могли отоспаться там после попойки. На следующий день Ханна, сжалившись, заглянула к Симону и принесла пакет с булочками и три литра апельсинового сока в тетрапаке: всех троих мучило похмелье. Она заявила Симону, что в следующем году, в день своего тридцатилетия, она достойно ему отплатит.

Но на самом деле она на него не злилась. За последние годы она уяснила: Симон очень редко ведет себя безрассудно. Он стал таким после смерти его матери, а история с редакцией еще больше усугубила его упадническое настроение. Обычно он был осмотрительным и осторожным, тогда как раньше не успокаивался, пока не выяснял, отчего Ханна наигранно закатывала глаза под лоб. И то, что Симон спустя каких-то три месяца потерял работу в газете… Этого и предположить никто не мог.

– Наверное, тебе совсем худо, – подытожила она.

– Хуже, чем худо, – ответил он и попытался улыбнуться – в этот раз получилось, хотя улыбка вышла кривоватой. – Давай, проваливай, пока у меня еще ясный рассудок и я понимаю, что делаю.

– Хорошо, я появлюсь, когда мы закончим, – быстро отозвалась Ханна.

– Лучше я тебе позвоню. Может, я, проспав до завтрашнего утра, почувствую себя хорошо.

На какой-то миг Ханна вновь испытала сожаление. Почему он не хочет, чтобы она приходила? Неужели он все же что-то скрывает и не хочет, чтобы она ему помешала?

Но эта мысль была совершенно идиотской. Одного взгляда на его бледное лицо было достаточно, чтобы понять: парня ни на что больше не хватит, кроме крепкого здорового сна.